Яков Шехтер - Хождение в Кадис

Когда девушкам надоедало судачить, они, укрывшись за ставнями, бросали камушки в прохожих и сдавленно хихикали, наслаждаясь их недоумением и злостью.

Под вечер, утомившись от болтовни и безделья, сестры зажигали свечу в начищенном до блеска серебряном подсвечнике и начинали рассказывать страшные истории. Если относиться серьезно к тому, что Пепита и Мария-Хуана плели в сгущающихся сумерках, когда темно-вишневые полосы заката угасали на фиолетовом небе Кадиса, можно было бы подумать, будто город переполнен колдунами и ведьмами.

– Ты помнишь, когда хоронили бедняжку Росарио, Кабаньюко подошел поправить тело в гробу, – начинала страшным шепотом Пепита.

– Ты хочешь сказать, будто этот колдун повинен и в ее смерти? – делая большие глаза, подхватывала Мария-Хуана.

– Не знаю, не знаю, – отвечала Пепита, осеняя себя крестным знамением, – возможно, он и на нее навел порчу, иначе бы с чего девушке скоропостижно умирать, не дождавшись свадьбы?

Сантьяго и Педро помирали от смеха, ведь падре Кристобаль Кабальюко был самым красноречивым проповедником Кадиса, каждое воскресенье метавшим с кафедры громы и молнии на головы нечестивых грешников. Величина ораторских достоинств падре была сравнима только с размерами его брюха, огромный крест на простой веревке – вот она, подлинная скромность! – возлежал на нем почти горизонтально, поэтому насмешницы Пепита и Мария-Хуана прилепили ему кличку Кабаньюко.

Что же касается Росарио… Почтенная старая дева покинула бренный мир в весьма преклонном возрасте, уже не в силах припомнить ни года своего рождения, ни названия города, в котором прожила всю жизнь.

– Так вот, – трагически продолжала Пепита, – делая вид, будто поправляет завалившуюся набок голову усопшей, Кабаньюко вытащил из-под нее тряпку и спрятал в рукав сутаны. И после этого кто-нибудь может утверждать, что он не колдун?!

– Но почему, Пепита, почему? – жарко вскрикивала Мария-Хуана.

– Просто, как святое причастие! Тряпки, которыми обмывают тело, всегда кладут на дно гроба и хоронят вместе с покойником. Кабаньюко принесет тряпку домой, выварит, процедит отвар, смочит им гостию и во время евхаристии поднесет тому, кого хочет извести. И человек, который вкусит этого хлеба, все равно что покойник.

– Святая Дева, какой кошмар! – всплескивала руками Мария-Хуана. Насмешливая улыбка плохо совмещалась с подлинным страхом в ее глазах, но разве отыщется на свете существо более противоречивое, чем молоденькая девушка?

– Но ты уверена в том, что говоришь? – мгновенно посерьезнев, продолжила Мария-Хуана. – За облыжное обвинение святого отца по головке не погладят!

– Я собственными глазами видела! А для чего еще, скажи на милость, нужна тряпка из-под трупа, если не для колдовства?

– А может, – предположила Мария-Хуана, – Росарио знающей была, оттого и помереть долго не получалось. Знающие, они пока слово свое другому не передадут, обречены на земле мучиться.

– Знающая, говоришь, – сложила губы бантиком Пепита. – Или просто глазунья?

– А может, и то и другое. Говорят, лет двадцать назад, когда Росарио еще выходила из дома, беременные женщины при ее виде прятались, боялись сглаза.

– Так не бывает, – возразила Пепита. – Или она знающий чернокнижник, который вредит сознательно, или глазунья с дурным взором. То и другое вместе не получается.

– Мне Пакита рассказывала, – прервала ее Мария-Хуана, – возвращалась она как-то с рынка, шла себе через площадь перед собором, веселая, напевала что-то под нос.

– Она всегда напевает, дурочка, – в свою очередь перебила ее Пепита. – С таким голосом и слухом прямая дорога в русалки.

– В русалки? – с деланым удивлением переспросила сестра. – Почему в русалки?!

– Да потому, – заулыбалась Пепита, – что, услышав ее пение, ни один моряк не кинется в океан, а наоборот, заткнет паклей уши.

Обе сестрицы некоторое время дружно хохотали, хлопая друг дружку по коленям и по бокам и от этого заливаясь еще больше. Наконец отсмеявшись, Мария-Хуана продолжила рассказ.

– Так вот, шла Пакита через площадь, видит – на ступенях собора нищенка сидит. А старая, а уродливая, лицо сморщенное, как сушеная фига, одежда – сплошные лохмотья, ноги босые, грязные, со сбитыми ногтями, волосья седые, всклокоченные, нос крючком, а на нем бородавка. Ужас ужасов, просто вылитая ведьма.

На ступенях и другие нищие сидели, перед каждым горстка медных монеток – подали добрые люди, а перед ведьмой – ничего. Видимо, все в сторону шарахались при виде такого уродства.