Лейтенант Дегре - Ясон

– Вот ты, Федя, давеча издевался надо мной: дескать, двадцатый век на дворе, а я верю во всякую свою смешную мистику.

– В борьбе со стихией, хороши любые средства, – словно оправдываясь, ответил капитан.

– Ну не знаю, мистика это или нет, но бывает, нет чему-то разумного объяснения, хоть убей. Вот про себя скажу. Хочешь верь, хочешь нет, а почуял я в себе дар разыскивать спрятанное.

Пожилой напарник достал спиртовку, разжёг её и стал поджаривать рыбу на маленькой сковородке, продолжая рассказ.

– Мальчишкой я ещё был. В деревне у нас случай произошёл: один крестьянин богатый головой малость тронулся. А потом у него ещё вдобавок удар случился – ноги отнялись. Копил он когда-то деньги, а в помрачённом рассудке всё перепрятал и сам позабыл куда. Семья весь дом перерыла, хлев, сараи – нету ничего. За огород уже принялись. А я захожу к ним на двор и запросто вынимаю из-за поленницы свёрток с деньгами. Прихожу в дом, говорю – вот. Как ты нашёл, спрашивают. А я не знаю, что и ответить. Объяснил так: дом перерыли, значит, дома нет. В огороде закапывать хлопотно, да и видно было бы свежеразрытое. А на дворе – поленница. Старые дрова в ней ещё с прошлого года всегда остаются, а в самом низу – у земли – год от года самые старые копятся, и никто их не трогает. Вот и место хорошее, где прятать. А на самом деле, я ничего этого не думал ещё, когда за свертком полез.

Капитан завороженно глядел, как кок переворачивает куски рыбы на сковородке, и внимал рассказу.

– Другой раз. Тёща моя очень меня не любила. Так она перед смертью бриллианты свои, чтобы мне не достались, зашила в диванный валик. Я после уже смотрю, и взгляд мой всё время к валику на диване обращается, сам не знаю отчего. Потом смотрю: к чему бы возле окна прямо в обои иголка воткнута? И нитка на ней необычного цвета. Потом углядел шов на диванной подушке, где раньше не было. Распорол… Да… Так вот…

– По молодости я много чем разным занимался. Но позвал меня мой дар в полицию служить. Решил я, что должен дар свой на пользу обратить. В седьмом году перевёлся на службу в сыскное. Чин малый, жалование ничтожное, зато всё время при деле. У жены имение было и квартира в Петербурге своя. Так что, жили мы безбедно.

Кок ненадолго замолчал, вспоминая, потом покачал головой и рассмеялся:

– И чего я только не находил! Оружие, динамит, деньги спрятанные, драгоценности ворованные, документы секретные… Революционную типографию раз нашёл. Ну и наградные мне хорошие платили за найденное…

Кок вывалил в миску первую порцию поджаренной рыбы, выложил на сковородку следующую и замолчал, задумавшись.

– А что было потом? – не выдержал капитан.

– Потом понял я, что всё это суета, и занятия мои суть ничтожные. Страна катится в пропасть. Верхушка занята не служением государству, а только собой. Я вблизи на них насмотрелся: и на придворных, и на важных чиновников и генералов… В народе ненависть лютая к ним зрела. Опять можно, как в пятом году, под раздачу попасть. Ещё чувствовалось, что война скоро будет. Рухнет тогда всё. Всё ясно мне стало, как Божий день. Первую революцию ещё помнили, ясно было, что второй не пережить. И жена у меня умерла… Семьи не осталось. Казалось, ничто больше не держит…

Кок некоторое время молча переворачивал шипящие куски рыбы, потом снова заговорил:

– И вот решил я спастись. В одиночку. Имение, которое от жены осталось, продал. И квартиру продал, жил на съемной. Успел всё продать выгодно, ещё до войны. Повезло. Деньги вложил в золото и отправил в банк во Францию. Изобразил болезнь и отправился якобы на лечение за границу. Слухи обо мне пошли, что я все деньги в Париже с девками прокутил. Я эти слухи опровергать не стал, даже поддакивал. До пенсии срок ещё выслуживал. Потом подал прошение об отставке по болезни. Вышел в отставку в шестнадцатом году и успел выехать в Париж.

Фред неподвижно глядел куда-то на горизонт:

– Я уехал из Риги в январе пятнадцатого года. Я уезжал тайком. Я нанялся матросом на шведский пароход. Только в девятнадцатом году я оказался в Англии. Я просто не хотел служить русским. И немцам я тоже не хотел служить. И вообще я не хотел никому служить. И незачем мне было умирать на чужой войне. А ещё я хотел повидать свет.

Кок в ответ только вздохнул:

– Тот, кто ничему не служит, никому и не нужен… Чему-то служить так или иначе всё равно надо…