Виталий Волков - Выстрел в Вене

— Ты дезертир? — прямо задал вопрос Курт, когда между ними произошло выяснение отношений.

— Ты идиот? — в тон старшему товарищу парировал Эрих.

Длинноносый Курт был плотнее, его тело на коротких ногах с крепкими икрами, выглядело массивным и малоподвижным, но впечатление обманчиво. Икры этого парня с детства приспособились к долгим пешим переходам по горам Альгоя. Эрих был сухощав, высок, для немца у него были большие ступни, которые мешают долго ходить, но помогают крепко стоять на ногах. Рыжая жесткая бородка, серые внимательные глаза, короткий нос — счастье боксера. Выяснение отношений происходило в глухой вечерний час, в цоколе двухэтажного дома, где ещё недавно теплилась жизнь, и на первом этаже велась торговля всякой мелочевкой, а в цоколе до сих пор пахло клеем и бумагой. Эриху нравился знакомый мирный дух, который напоминал о школе и перебивал едкий запах гари, наполнивший апрельский воздух — избавления от гари не приносил ветер, дующий в эти дни с востока. Зато Курта канцелярский запах нервировал, как, впрочем, и многое другое, но в подвале нашлись несколько галлонов чистой воды, которую продавцы для каких-то целей держали про запас. А еще бутыль вина и галеты. И полно свечей. Во всем доме, похоже, не осталось жильцов, крышу пробил снаряд красных. Но обмен мнениями все равно проводился полушепотом.

— Ты идиот? Я предлагаю идти в твои родные места, от линии фронта подальше. Посытнее по пути. А там ты успеешь доложиться о возвращении в строй в комендатуре, и тебя разом вернут под ружьё, дадут медный крест, повысят в звании и отправят защищать наши рубежи, командовать такими как я. Только до твоих мест ещё надо добраться, — разразился длинной речью обычно немногословный молодой человек. А баварец смерил его взглядом.

Курт провёл на Восточном фронте целых три года, в отличие от этого сопляка, и считал себя выше Бома на десять голов. И его взбесило, что сопляк, которого судьба случайно прибила к нему в спутники, смеет возражать, да ещё как будто насмехается над ним и над всеми ими. Но не резать же его за это, как поросёнка! Все-таки вдвоём пробиваться полегче. Дать бы по уху урока ради… Не стоит. Шум, возня ни к чему. Кто знает, не ходят ли уже по пригороду красные. По улочкам Европы. К тому же, опыт подсказывал Руммениге, что берли брался с мыслями. Загорелый лоб, чёрный в сумерках, наморщился. Что ж, рассудил он, насмешка — это раздражение, и оно объяснимо — кто ждал, что красные с севера обойдут оборонительные укрепления с замаскированными батареями, про которые штабные пели, будто они неприступны. Эх, штаб… Был бы сопляк не свой, окопный, так точно заполучил бы в пятак мохнаткой, а то и ножик под ребро. Бараны!

— Послушай меня, Эрих, ты, может статься, учёней Курта, и по карте Мюнхен ближе Берлина. А только Курт Руммениге на войне пуд соли съел. Раскинь мозгами — красные отсюда попрут не на север. Они попрут на Вену — там их лакомый кусок. Они-то захотят в Баварию, где наши заводы. Первое, что они сделают, это попытаются перелезть через Дунай и Мораву — а там наши, я надеюсь, подорвут мосты. И что мы будем делать без мостов? На красные понтоны пересядем? Возьмите нас задаром? Нет, Бом, нам надо брать на север, к Праге. Там ворота на Берлин, туда они не сунутся… Не скоро сунутся, поправился он, — там наши им выставили стальной кулак. Берлин брать не будут. Как-нибудь мир подпишут, а мы в строю.

Руммениге остался доволен собой и своим стратегическим мышлением. Но на Бома его аргументы возымели не то действие, на которое он рассчитывал.

— Послушай, Курт, русские в Варшаве. Они уже давно в Варшаве. Ворота на Берлин там. А военные заводы — в Брно. Охота тебе семенить за русскими армиями на север и глядеть из подворотен на наших пленных, пока не нарвёмся на патруль? А с мостами твоя правда. Давай поступим так: переждем тут, в городе. Русские будут торопиться, они восстановят мосты. А мы обзаведёмся одеждой, картами и двинемся потихоньку. Я за крестом не спешу. А если русские, как ты говоришь, нарвутся на стальной кулачище, который наша берлинская ставка держит пока почему-то в кармане, то нам и идти долго не придётся.

Эрих сделал ладонь ковшиком, вылил на неё немного вина и поднёс к носу. Кисло. Ему не хотелось никуда идти. Не успев толком повоевать, он успел устать от вони войны, и от потного Руммениге он тоже устал. При этом, он отдавал себе отчёт в том, что с баварцем ему надо держать ухо востро. Кто его ведает, может, он в самом деле из идейных или хотя бы из сознательных. Что им не сиделось, не жилось в их сытой Баварии!