Сергей Нечаев - Серый кардинал Наполеона. Жан-Жак-Режи де Камбасерес

Мольер сказал, что тот лучший амфитрион, у кого обедаешь. Плохо обедали у архиканцлера; следственно, он не был истинным амфитрионом. Он не получил свыше дара драгоценного и необходимого тому, к кому благосклонна фортуна! Я оканчиваю эти жалкие подробности! Перо мое отказывается говорить более о скаредности этого человека, стоявшего на высшей точке в империи, богатого донельзя — и который не умел есть!»

Сими достопамятными словами знаменитого и чувствительного Карема и я заключаю нынешнюю лекцию. История кухонных злополучий привела меня в такое волнение, что я не в силах сохранить то хладнокровие и присутствие духа, которые необходимы для применений науки.

В. С. Пикуль (1928–1990)

советский писатель

Архиканцлер Камбасерес был избран почетным президентом «Общества наполеоновских гурманов». В быстро нищавшей стране бонапартисты обжирались лакомствами, похищенными у других народов.

Эрнест Амель (1826–1898)

французский историк

Вся правительственная власть была сосредоточена тогда в руках архиканцлера князя Камбасереса. Сенат и Законодательный корпус были дорогостоящими, но бесполезными. Уверяют даже, что архиканцлер <���…> послал консьержу Люксембургского дворца приказ отказывать во въезде во дворец тем членам Сената, которые пожелают там собраться. Что же касается Законодательного корпуса, то едва ли нужно было думать об этом; не забыли ли его вообще созвать в 1812 году? Руки архиканцлера Камбасереса были слишком немощны, чтобы нести тяжелое бремя власти. Но мог бы кто и подумать, что кто-то дерзкий осмелится пойти на открытое восстание против правительства императора, перед которым трепетали почти все правители Европы? Если верить хронистам того времени, то Камбасереса охватил смертельный ужас, когда он узнал от Реаля, что происходит. Воспоминание о мрачных днях революции вдруг всплыло в его голове. Придворные, столпившиеся вокруг него, разделяли его испуг. Что станет с их богатствами, титулами, почестями, полученными позорной ценой всевозможных подлостей и раболепства? Архиканцлер был напуган до неузнаваемости; он не обладал темпераментом героя. Сначала он поверил в успех заговора. Однако он сохранил достаточно хладнокровия и даже нашел шутливое слово: «Иди, — сказал он своему секретарю, — поищи моего цирюльника. Пусть он придет и займется моей бородой. Может быть, сегодня моей головы уже не будет на плечах, но все равно! По крайней мере, ее найдут в приличном состоянии».

М. И. Богданович (1805–1882)

генерал-лейтенант, военный историк

Военный министр произнес речь, доказывая, что Париж не составлял всей Франции, что потеряв Париж, следовало удалиться в области, свободные от неприятельского нашествия и продолжать защиту страны до последней возможности, и что, напротив того, оставя императрицу и сына ее в столице и подвергнув их опасности попасться в руки союзников, нельзя было надеяться на упорную борьбу с такими огромными силами, какими располагали неприятели Франции. Эти доводы не убедили никого из членов Совета <���…> И почти единогласно решили, чтобы Мария-Луиза и сын ее остались в Париже.

Только тогда лишь король Жозеф прервал свое упорное молчание. Он прочел два письма Наполеона, одно из Труа, после боя при Ля-Ротьере, и другое из Реймса, после сражений при Краоне и Лаоне: в обеих депешах было сказано, чтобы ни в каком случае не допускать императрицу и сына ее впасть в руки союзникам. Совет, не отваживаясь принять решение, противное такому определительному предписанию Наполеона, положил, чтобы императрица со своим сыном, в сопровождении архиканцлера Камбасереса, уехала из Парижа на следующий день <���…> Уверяют, будто бы Талейран, по окончании совещания, спускаясь медленно по лестнице в Тюильри, сказал герцогу де Ровиго (Савари): «Итак, вот каким образом суждено было окончиться этому славному владычеству…»

Шарль Дюрозуар (1790–1844)

французский историк

Камбасерес, находясь за пределами Франции, делил свою резиденцию между Брюсселем и Амстердамом и вел себя очень осмотрительно, избегая каких-либо отношений со своими товарищами по изгнанию, что могло подвергнуть его упрекам в эгоизме и суровости. Такое поведение не было для него бесполезным: королевским указом от 23 мая 1818 года он был вызван во Францию и восстановлен вместе с титулом герцога во всех гражданских и политических правах. Вернувшись в Париж, он жил в отставке, но не в забвении; у него сохранились друзья. Он принимал участие в выборах 1820 года и открыто голосовал за кандидатов в министры. По этому поводу ему даже приписывают слова, не похожие на обычную оговорку: «Я присоединил свой голос к голосу верных друзей монархии».