Кэтрин Арнольд - Хроники испанки. Ошеломляющее исследование самой смертоносной эпидемии гриппа, унесшей 100 миллионов жизней

После четырех лет войны перемирие оставило некоторых людей явно разочарованными. Вирджиния Вулф, пишущая заключительные главы романа «Ночь и день», выглянула в окно и увидела, что через дорогу работает маляр. Когда в небо взвили праздничные ракеты, Вулф «увидела, как маляр бросил взгляд на небо и продолжил свою работу» [9]. Она последовала его примеру и вернулась к своему роману. Поэт Роберт Грейвс, узнав о смерти своих друзей, в том числе Уилфреда Оуэна, отправился гулять около его лагеря в Уэльсе, «проклиная, и рыдая, и думая об умерших» [10].

В то время как многие продолжали испытывать ужасные страдания и потери, было также сильнейшее коллективное желание отметить окончание войны буйными празднествами. День перемирия оказался как раз тем предлогом, который был нужен лондонцам для масштабного праздника. Торжества превзошли по своему великолепию события «Ночи Мафекинга» (когда лондонцы праздновали освобождение от осады Мафекинга во время Второй англо-бурской войны 1 января 1900 года). «Сегодняшняя оргия ликования в потере самообладания превзошла все остальные, – писал Макдонах. – Она разыгрывалась на десятках улиц в Сити и Вест-Энде, и не было ни одного пригорода, который бы по-своему не подражал шумному Лондону» [11]. Вся ситуация напоминала прежние времена Англии. «Это была старая Англия. Это были банковские каникулы в Хэмпстед-Хит, причем в огромных масштабах» [12]. Даже сдержанная Кэролайн Плейн позволила себе отдаться ликованию.

Было очень оживленно, раздавались крики, сирены, свистки и гудки. На Ченсери-лэйн было очень людно. На углу Ченсери-лэйн дюжий полицейский, дежуривший на посту, был окружен девушками, все они хотели потанцевать с ним. Лондонский полицейский не ударил лицом в грязь: не говоря ни слова, он принялся танцевать с ними на узком тротуаре до тех пор, пока они там стояли, при этом его лицо оставалось бесстрастным. Обычаи и условности растаяли, как будто и впрямь появился новый мир. Офицеры и рядовые, казалось, были в равных, товарищеских отношениях. Рядовые обучали офицеров, артиллеристы командовали взводами, состоящими из тех и других. Дух милитаризма превратился в комедию [13].

По словам Майкла Макдонаха, Лондон «потерял всякий контроль над собой» [14].

Я поспешил из Вестминстера, уверенный, что палаты Парламента и Букингемский дворец станут в этот день, как никогда, средоточием интересных событий. Трамвай был битком набит, все пассажиры явно были глубоко тронуты, болтали ли они и смеялись, или были погружены в себя и молчали. Детей отпустили из всех школ. Когда мы проезжали мимо начальной школы на Кеннингтон-роуд, мальчики и девочки выбежали оттуда, крича и прыгая как сумасшедшие. Было также много признаков того, что вся деятельность в городе приостановлена. Магазины были закрыты, даже их ставни были закрыты, как по воскресеньям. В самом деле, кто мог бы взяться за работу в такой день? Бойскауты на велосипедах промчались мимо нас, выкрикивая «все чисто», как они часто делали после воздушного налета [15].

Макдонах даже заметил рекламный щит вечерней газеты на станции метро «Вестминстер бридж», первый за много лет из-за нехватки бумаги. «Это был обнадеживающий признак возвращения Лондона к нормальной жизни. И о чем он возвещал! „Боевые действия прекратились на всех фронтах!" Ура!» [16]

В самом Вестминстере, в здании Парламента, после четырех лет молчания готовился ударить большой колокол Биг-Бена.

Я взглянул на часы. До полудня оставалось меньше пяти минут. Мужчины из Dent & Co., хранители часов на Кокспур-Стрит, только что закончили работу по приведению в действие устройства для боя часов, оставив пока более сложный механизм для отбивания четвертей. Затем, когда стрелки на циферблатах указывали на XII, Биг-Бен пробил, прогремев своим глубоким и торжественным голосом, таким старым и таким знакомым. Это был самый драматичный момент. Толпа, собравшаяся на Парламентской площади, стояла молча и неподвижно до последнего удара часов, после которого она разразилась ликующими криками [17].

Хотя день был серым и пасмурным, с угрозой дождя, никто не обращал внимания на погоду. Парламент-стрит и Уайтхолл были переполнены людьми, и на улицах было жарко от возбуждения. Лондон был охвачен порывом «оставить дела, выйти на улицы, кричать, петь, танцевать и плакать – прежде всего, выставить себя в высшей степени смешным» [18].

В гуще толпы перед зданием Парламента с трудом передвигались многочисленные омнибусы, такси и автомобили, ползая взад и вперед по главной улице, набитые солдатами и гражданскими. Причем не только внутри, но и на крышах, и в кабинах, – «кричали, вопили, распевали песни и жестикулировали так же дико, как пешеходы на тротуарах, – только сильнее. Мало того, что все, казалось, рвали себе глотки в попытке внести свой вклад в этот шум, все, во что можно было грохотать, дуть и греметь, казалось, применялось с той же целью» [19].