Дмитрий Узланер - Жак Лакан - введение

Однако критику Таллиса можно парировать указанием на то, что Лакан не ограничивал понимание стадии зеркала исключительно воображаемым регистром, исключительно измерением образов. В своих поздних работах Лакан все сильнее выводил на первый план именно символический регистр.

Если раньше я говорил просто о ребенке перед зеркалом, то теперь – в рамках более позднего понимания стадии зеркала – перед нами уже не просто ребенок перед зеркалом, перед нами ребенок перед зеркалом, а за его спиной стоит взрослый – родительская фигура. Речь теперь идет не просто о визуальном отражении, но и об отражении словесном, символическом. Взрослый словами как бы описывает отражение ребенка. Например, он может сказать: «У тебя дедушкины уши» или «Ты выглядишь так же, как твой папа».

Здесь есть два важных момента. Во-первых, появление взрослого – это указание на то, что принимаемый образ принимается не просто так. Действительно, можно спросить: почему конкретно этот образ принимается, а другой образ не принимается? Ответ: он принимается потому, что получил подтверждение, одобрение в глазах этой новой инстанции – инстанции родительского взгляда, родительского одобрения. То есть появляется новая инстанция, которую можно назвать Большим Другим. Это инстанция, в которой становящийся субъект видит одобрение того образа, с которым себя отождествляет.

Если в случае воображаемого регистра я говорил об идеальном Я, о некоем идеальном образе, с которым субъект себя отождествляет, через который он обретает ту самую целостность, которой ему не хватает, то здесь появляется необходимость ввести еще одно важное лакановское понятие – Я-идеал. Это те идеалы, которые восприняты, взяты у Большого Другого. Идеалы, воспринятые и почерпнутые у Большого Другого. Соответственно, если идеал-Я в лакановской алгебре передается как i (a), то есть идеалы другого с маленькой буквы a , то «Я-идеал» обозначается так же, только все буквы большие – I (A). Идеалы, взятые, воспринятые от Большого Другого, от A .

Соответственно, второй момент – помимо момента появления этой самой новой инстанции, инстанции родительского взгляда, взгляда Большого Другого, удостоверяющего какой именно образ необходимо принять – связан с появлением символического измерения как измерения, связанного со словами. То есть речь идет об образе не только визуальном, не только о том образе, который буквально созерцается в зеркале или в другом человеке, но и образе символическом:

отражение становящегося субъекта в конкретных словах: «ты такой красивый», «ты такой хороший», «у тебя бабушкины глаза», «ты весь в отца» или «когда ты так смотришь, то похож на маму» и т. д. Соответственно, помимо зрительного образа возникает еще и словесный образ, словесное описание, с которым субъект себя отождествляет.

Отсюда идея Лакана о том, что символическое переписывает воображаемое и что нарциссизм имеет не только зрительный, но и символический аспект. Отношение к тому образу, который субъект видит в зеркале или в другом человеке, структурируется языком. То есть если классический нарцисс глядит в воду и видит свое отражение в воде, то лакановский нарцисс смотрит в воду и видит там не только свой визуальный образ, но еще и те слова, которые нанесены поверх этого визуального образа. Символическое исписывает/переписывает/надписывает воображаемое.

Соответственно, на критику Таллиса можно ответить следующим образом: лакановскую стадию зеркала нельзя понимать буквально. Даже если ребенок является слепым, это не значит, что он не будет отражен. Он будет отражен словами, какими-то символическими средствами через присутствие этого самого Большого Другого, через появление Я-идеала, то есть той инстанции, которая закладывает усваиваемую субъектом систему координат. Идеалы – хорошо, плохо, правильно, неправильно, можно, нельзя, – которые как раз определяют тот образ, то идеальное я, которое будет воспринято, усвоено, схвачено становящимся субъектом.

Говоря об Я-идеале, необходимо подчеркнуть, что это не просто отдельные слова и выражения, это прежде всего система координат, размечающая параметры, делающие тот или иной образ себя приемлемым или неприемлемым. Можно проиллюстрировать разницу идеал-Я и Я-идеала (или Большого Другого) на примере Лакана, обожающего быструю езду на автомобиле. Лихой водитель, который носится по Парижу, пренебрегая правилами, – это идеал-Я, тот образ, которому условный Лакан хотел бы соответствовать. Но какая система координат делает подобный идеал-Я привлекательным (можно даже визуально представить этот вопрос – чей именно взгляд пытается поразить лихой водитель, кого он представляет смотрящим на себя в момент лихой езды)? Та система координат, которая задается специфическим Я-идеалом: быть законопослушным плохо, а незаконопослушным – хорошо. Очевидно, что система координат, где нарушать правила хорошо, правильно, приемлемо, это далеко не единственная возможная система координат. Можно представить себе другой Я-идеал, который будет диктовать иное идеальное Я: человек, уважающий правила, ограничения, понимающий опасность лихачества на дорогах для безопасности людей. Впрочем, тут уместна и иная трактовка – поведение Лакана как бунт против той системы координат, которая задана идеал-Я, как протест против Большого Другого. В таком случае идеал-Я выстраивается через отрицание, сопротивление системе координат Я-идеала.