Михаил Шевердин - Тени пустыни

— Вы понимаете, я официальное лицо, и мне не дано… — сказал важно Абдуррахим и выпятил грудь так, что ордена засияли в солнечном луче.

Векиль Гулям, конечно, отлично представлял, что такое официальное лицо. Но влюбленный муж, безумно влюбленный Меджнун не желал ничего понимать.

Генгуб даже испугался. С момента своего вынужденного затворничества Гулям вел себя спокойно: не протестовал, не грозил, а больше молчал. Так ведут себя государственные умы, когда в жизни происходят неприятные перемены. Так ведут себя племенные вожди, великие воины и мудрецы, когда судьба низвергает их с высот могущества в прах ничтожества.

Но едва прозвучало имя Насти — ханум, и Гулям превратился в тигра. Он вцепился Абдуррахиму в лацканы блестящего зеленого сукна мундира, тряс его и кричал.

Он успокоился немного, — когда Абдуррахим заметил:

— Ваша супруга в Герате… среди верных друзей.

Сердце Гуляма едва не остановилось. Но он был счастлив и закрыл глаза, представляя ее лицо, ее улыбку. Он слышал ее голос. Но…

— А как она попала сюда? — спросил он сухо.

Абдуррахим отказался удовлетворить любопытство Гуляма. Не место и не время говорить об этом. Господину векилю надлежит готовиться к отъезду. Путь не близкий и… тяжелый. Найдет ли он удобным подвергать лишениям путешествия свою супругу, прелестную «мадам»?

— Я хочу ее видеть.

— По ряду соображений это невозможно.

— Мне надо поговорить с ней. Я не знаю, сможет ли она. Захочет ли она… ехать?

— Их превосходительство, ваша супруга, изъявили желание.

И снова из груди Гуляма вырвался крик.

Вряд ли так кричал безумный Меджнун при виде влюбленной Лейли, когда она пришла к нему в пустыню.

— Я знал! — с диким торжеством воскликнул Гулям.

Абдуррахим был не только генгубом, он был человеком. Он откашлялся и даже прослезился. Он расправил свою великолепную генерал — губернаторскую бороду и почтительно склонил голову.

Он отдавал должное верности влюбленных. Все восточные люди преклоняются перед высокими чувствами. Влюбленные супруги! Как громко это звучит в наш черствый, расчетливый век!

— Что же прикажете вы передать своей супруге, ваше превосходительство? — повторил растроганный вельможа.

— Я хочу ее видеть…

Встреча Туляма и Насти — ханум, вопреки категорическому отказу генгуба Абдуррахима, состоялась. Более того, Настя — ханум пошла на добровольное затворничество. Она поселилась в Чаарбаг Фаурке.

Как это получилось, хорошо знал маленький самаркандец Алаярбек Даниарбек.

Не кто иной, как Алаярбек Даниарбек, в тот день перед вечерним намазом посетил мехмендера — церемониймейстера генгуба Абдуррахима.

Алаярбек Даниарбек вернулся к Петру Ивановичу рассвирепевшим. С одной стороны, его не могли не вывести из себя удушливые, смердящие отбросами кривые улочки города, кочковатые, с полными грязи рытвинами. Очень неприятно, когда вот — вот на голову плеснут помои или кое — что похуже. Он едва не заблудился в лабиринте проходов, столь узких, что с протянутыми руками упираешься в стены противоположных мазанок. Ни дуновения ветерка не ощущает там твое лицо. Да еще пришлось торчать в какой — то темной щели, прижавшись к калитке, когда, сопя и кряхтя, мимо шествовали по проулку верблюды — гиганты, норовившие своими боками расплющить прохожих о стены домов в лепешку. А когда Алаярбек Даниарбек шел через кладбище мимо мавзолеев с поблескивающими голубыми изразцами минаретов, сколько он натерпелся страхов, сколько раз сердце у него останавливалось и сколько раз он, отдышавшись, убеждался, что его напугал всего — навсего жалкий шакалий щенок или полосатая, свирепая, но трусливая гиена! Еще хуже, чем гиена, напугал его какой — то волосатый дервиш, пытавшийся ему продать кокосовые четки, которые якобы он принес из священного Лахора. Дервиш все кричал о молитвах и правоверии. Бедный Алаярбек Даниарбек, чтобы только избавиться от него, купил четки и убедился тут же, что святой сейчас же нырнул в двери какого — то ярко освещенного здания. В верхнем этаже его помещался кинотеатр, а в нижнем — восточные бани с мальчиками — прислужниками.

Алаярбек Даниарбек все же добрался до дворца и был принят мехмендером. Вручая ему ларец с драгоценностями Насти — ханум, оцениваемыми в неслыханную сумму, маленький самаркандец возмущался не столько тем, что пригодится ни за что ни про что давать такую богатую взятку «этому бездельнику», сколько тем, что на своем белоснежном камзоле он обнаружил подозрительные пятна и брызги — следы путешествия по грязным улочкам Герата.