Евгений Карнович - Пагуба. Переполох в Петербурге (сборник)

Улица, на которую выходил палисадник, представляла в летнюю пору много удобств для письменных занятий на открытом воздухе. Она была обыкновенно совершенно пуста, да, впрочем, и хозяин скромного домика не стеснялся нисколько своим незатейливым нарядом. Около домика чувствовался живительный запах сосен, а по временам и вспрыснутых летним дождиком берез, так как вдоль улицы и позади домов существовали еще остатки неокончательно вырубленного леса. С особенным наслаждением вдыхал хозяин скромного домика запах сосны, напоминавший ему его родину на отдаленном севере России.

Под вечер, когда начинало смеркаться, он то задумчиво, то вдохновенно смотрел на загоревшиеся в темнейшем небе звездочки и, казалось, при немом созерцании природы хотел проникнуть в сокровенные от людей тайны.

Когда однажды во время наступавших еще прозрачных июльских сумерек хозяин домика сидел в таком настроении и смотрел на безоблачное небо, он услышал, что перед калиткой палисадника остановилась одноколка, из которой поспешно вылез небольшого роста худощавый молодой еще человек.

– Приношу вашему высокородию мое почтительнейшее уважение, а вместе с тем и всепокорнейшее извинение на позднее посещение. Не подосадуйте на меня, Михайло Васильевич, что я в такую пору обеспокоил вас. Крайняя необходимость предстояла мне свидеться с вами, – сказал приезжий, стоя у калитки и сняв с головы треуголку.

– А что, брат, – громко крикнул Ломоносов, – видно, опять немцы в академии против тебя заершились. Нам, русским, нужно было бы против них действовать вкупе. Должно быть, тебе Рейхель чем-нибудь подгадил. Пойдем-ка ко мне в горенку. На улице о делах толковать не слишком удобно. Ты знаешь, что звуковые волны воздуха идут…

– Знаю я сие, Михайло Васильевич, благодаря вам, да вот в чем беда: не знаю я, куда принесут меня житейские волны. Страшная буря надо мною готова разразиться, – тяжело вздохнув, проговорил адъюнкт астрономии Никита Петрович Попов.

– Вот теперь для вас, астрономов, наступает хорошая, благодатная пора, – перебил Ломоносов, не обращая внимания на слова Попова. – Вот посмотри, уже на небе стали проглядывать звездочки, – продолжал он, отпирая одной рукой калитку палисадника, а другою указывая на небо.

Но приезжий в ответ на это тяжело вздохнул, входя в калитку палисадника, отворенную хозяином.

– Да ты, брат Никита, – заговорил Ломоносов, введя Попова в свое жилище, – попытался бы справиться с Рейхелем через общего вашего начальника господина Делиля. Хоть Яков Осипович и не слишком долюбливает нас, русских, и тоже свысока на нас смотрит, но ведь он не жалует и немцев, а к тебе лично он расположен преотменно и за тебя, наверно, заступится и Рейхелю тебя в обиду не даст, ведь ты у него, как известно, правая рука. Еще недавно он мне тебя хвалил и говорил, что вялый Рейхель никуда против тебя не годится.

Попов замялся, и было заметно, что он таким советом Ломоносова был поставлен в большое затруднение.

– Шарлоттушка! – громким голосом крикнул Ломоносов. – Подай-ка сюда свечку, а то уже совсем стемнело. Так что же ты? Не пытался разве проучить Рейхеля через господина Делиля? – спросил Михайло Васильевич, дружески положив свою большую и увесистую руку на плечо своего тщедушного гостя и пристально смотря на него.

– Дело в том, ваше высокородие, – заикаясь, начал почтительным голосом Попов, – что я ни по какому делу ныне обращаться к господину Делилю уже не могу. Потерял я всякое на то право.

– Почему же? – с живостью спросил Ломоносов.

– Потому что меня хотят женить, – почти сквозь слезы пробормотал адъюнкт.

– Так при чем тут господин Делиль? – захохотал громче Ломоносов. – Ведь он, кажись, не твоя невеста, чтобы мог гневаться на тебя, если бы ты женился, да и дочерей у него нет, так что он даже и метить-то на тебя как на жениха не мог. Странно ты, брат, говоришь: сказываешь, что тебя хотят женить, а разве сам добровольно жениться не хочешь? Ничего я, Никита Петрович, из твоих запутанных и, сказать по правде, даже бессмысленных слов в толк взять не могу. Садись-ка и расскажи мне толком, в чем все дело.

– Вы, быть может, изволите знать, что у господина Делиля живет в качестве домоправительницы молодая немка Шарлотта, – начал прерывающимся голосом Попов.

– Знаю и даже видел ее, так себе дева, средственной красоты и, кажись, среднего разума.

– Ой, ой, ой! В том и беда, что она, ваше высокородие, разума-то среднего, а оказалась такая продувная, что я и не ожидал, – раздраженно вскрикнул адъюнкт.