Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц

– Ничего я не хочу сказать… По части предательств это ты у нас великий дока.

Снова наступила тишина, нарушаемая журчанием: Малатеста мочился на снег.

– Ты прав! Клянусь Мадонной, ты прав.

Они вновь пустились в путь по переулку – такому узкому, что идти можно было только гуськом. Алатристе посторонился, пропуская итальянца вперед. Даже в таких обстоятельствах он не желал подставлять тому спину.

– Удивил ты меня, сеньор капитан, – сказал тот, не оборачиваясь и продолжая идти. – Вот не знал, что ты так хорошо разбираешься в канцелярских хитросплетениях.

– Теперь будешь знать. Поневоле поднатореешь, когда до петли доходит.

Итальянец мрачно рассмеялся:

– Да, ты прав. Удар мог быть направлен именно оттуда. Цена смехотворная… Неужто нельзя пожертвовать такой малостью, как двадцать безымянных солдат, чтобы утихомирить венецианцев и свести первоначальный замысел к нулю? Представят дело как заговор кучки авантюристов – и точка.

Миновав два моста, они вновь вышли теперь на берег Большого канала. На этот раз обследовать местность отправился капитан. Если он правильно запомнил план Венеции, то сейчас они должны находиться где-то неподалеку от причала Санта-Мария Дзобениго. Эта церковь осталась позади, на краю маленькой площади, прямоугольной и белой, как простыня.

– И дон Бальтасар Толедо не мог выбрать лучшего времени для своей болезни, если, конечно, поверить, что болезнь эта – истинная, а не дипломатическая, – говорил Алатристе, оглядываясь по сторонам. – Таким образом, вне игры оказалась единственная в заговоре фигура высокого ранга и немалого веса. А в командиры вышли мы с тобой. Готовые висельники.

Раздался сдержанный скрипучий смех Малатесты:

– Отребье! Шелупонь!

– Именно.

– Никому неведомый солдат и наемный убийца.

Алатристе на последнем слове воздел указательный палец:

– …Который однажды уже покушался на некую августейшую особу.

– Ага… Лихо придумано. Козлы мы с тобой, капитан… Козлы отпущения.

С этими словами Малатеста приблизился к капитану и стал рядом, тоже озираясь кругом. Черты его едва угадывались в бледном свечении снега. Но в глазах, горевших из-под шляпы, казалось, собственным огнем, читалось едва ли не удовольствие от того, в какое положение они с Алатристе попали. «Ты да я, – говорили они. – Надо же было столько лет резаться друг с другом, чтобы наконец вляпаться в одно и то же дерьмо».

– Ладно… Тут уж ничего не попишешь. Как говорится, не тот предаст, так этот.

Произнеся с залихватским безразличием эту тираду, итальянец сделал два шага к причалу.

– Главное – что мы пока живы и на свободе, – прибавил он. – И если глаза меня не обманывают в этой темнотище, вон там я вижу баркас, который просто молит, чтобы кто-нибудь поднялся к нему на борт.

Диего Алатристе с надеждой взглянул в ту сторону, куда указывал Малатеста:

– Может быть, это наша гондола?

– Непохоже. Это – сáндало , и к тому же вокруг ничего другого не видать… Ты весло от уключины отличаешь? Нет? Я тоже. Самое время научиться.

– А если там, под одеялами, спит лодочник?

– Тогда я ему от души соболезную… Но не тот сегодня день, чтобы оставлять свидетелей.

– Неужели загубишь христианскую душу? – глумливо осведомился Алатристе. – И свою заодно? Да еще в Рождество?! А ведь когда-то в Палермо на мессе прислуживал…

– Отвали, капитан.

Ни в самой лодке, ни около не обнаружилось никого. Все дальнейшее происходило в полной тишине. Или почти полной. И немало лет спустя Алатристе будет явственно помнить стук весла, которым итальянец оттолкнул от причала заснеженную лодку. В памяти навсегда сохранятся и стужа, и пляшущие в черной воде отражения далеких разрозненных огней, и то, как они, раскачивая лодку, неуклюже ворочая веслом, выгребали на середину канала, а потом с превеликими трудами зигзагами добрались все же до противоположного берега. И ту минуту напряжения, когда крупная, освещенная желтым светом фонаря каорлина под яростные крики гребцов, крывших их на венецианском диалекте на чем свет стоит, едва не врезалась им в борт. Но вот наконец толчок – и сáндало ткнулось носом в камень на другом берегу, потом ступени, поросшие зеленым мхом, на котором Алатристе, ступив на сушу, едва не поскользнулся. Заснеженный безлюдный берег канала через два моста привел их в ту точку, откуда по прямой они добрались до малой верфи и со шпагами наголо бесшумными тенями скользнули под черный деревянный навес и там, в окружении строящихся гондол обнаружили Паолуччо Маломбру, благостно сидевшего перед жаровней, с кривым кинжалом за поясом, с бурдючком вина под рукой – и с улыбкой от одного густого бакенбарда до другого. Он курил глиняную трубку, и ароматный дымок смешивался с запахами краски, клея и смолы.