Александр Бушков - Д'Артаньян – гвардеец кардинала

– Мишон! – фыркнул Планше. – Вы-то сами верите, сударь, что эта дама может носить столь плебейское имечко?

– Ни в малейшей степени, Планше…

– Вот видите! Интересно, какого вы теперь мнения о моей сообразительности, сударь?

– Планше, нам обоим повезло, – великодушно признал д'Артаньян, не особенно раздумывая. – Ты обрел господина, с которым далеко пойдешь, а я – толкового слугу…

– Уж будьте уверены!

– Белошвейка Мари Мишон… – повторил в раздумье д'Артаньян.

– Белошвейка, ха! – воскликнул Планше. – Конечно, случается, что иные белошвейки разъезжают в каретах даже побогаче, но тут совсем другое дело… Тут чувствуется порода. Взгляните на нее попристальнее, сударь! Такая осанка сделала бы честь принцессе… Говорю вам, это порода!

– Друг мой Планше, – все в той же задумчивости произнес д'Артаньян, – а часто ли тебе приходилось общаться с принцессами?

– Говоря по совести, сударь, вообще не приходилось. Но вы же понимаете, что я имею в виду?

– Да, кажется…

– Смотрите, смотрите! – возбужденно зашептал Планше. – А эти господа, никак, плотник и зеленщик? Тот, что повыше, ну прямо-таки плотник, по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово, зеленщик со столь же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливо раскланиваются с белошвейкой, они и сами, надо полагать, из столь же неблагородного сословия…

– Не нужно быть столь злоязычным, друг Планше, – ханжески сказал д'Артаньян. – Негоже злословить о ближних своих, в особенности тех, кого видишь впервые в жизни…

Но на губах его блуждала та хитрая улыбка, что свойственна даже простодушным гасконцам, – к коим наш герой уж никак не принадлежал.

В самом деле, двое мужчин, подошедших к очаровательной незнакомке с видом старых знакомых, менее всего смахивали на представителей помянутых Планше профессий, безусловно необходимых обществу, но неблагородных… В обоих за четверть лье удалось бы опознать дворян, причем отнюдь не скороспелых (какими, увы, та эпоха уже была достаточно богата). Один был мужчина лет тридцати, с лицом и осанкой, в которых было нечто величественное. Ни один плотник не мог бы похвастать такой белизной рук – да и не всякий знатный дворянин. Хотя на незнакомце был простой дорожный камзол, в его походке, всем облике ощущался если не переодетый вельможа, то, во всяком случае, человек, обремененный длиннейшей родословной и гербами, лишенными вычурности и многофигурности, то есть безусловно древними…

Второй выглядел немного попроще, но тоже был личностью по-своему примечательной – крайне рослый и широкоплечий, с высокомерным лицом. Хотя на нем был простой, даже чуточку выцветший синий камзол, поверх оного сверкала роскошная, сплошь вышитая золотом перевязь ценою не менее десяти пистолей, а то и всех пятнадцати, а с его могучих плеч ниспадал плащ алого бархата. Оба были при шпагах, в высоких сапогах со шпорами, почти не запыленных, – а значит, им явно не пришлось в ближайшее время ехать верхом по большой дороге. Они миновали галерею, не удостоив д'Артаньяна и мимолетного взгляда, – и он как раз раздумывал, не является ли это тем пресловутым оскорблением, которого наш гасконец так жаждал на протяжении всего пути.

– Ну, говорите же, Атос! – нетерпеливо сказала незнакомка с карими глазами, рекомая белошвейка. – Удалось?

– Частично, милая Мари, – сказал мужчина лет тридцати с грациозным поклоном, лишний раз убедившим, что д'Артаньян видит перед собой высокородного дворянина. – Письма я получил без особого труда, но здесь неожиданно объявился Рошфор, этот цепной пес кардинала…

– Черт возьми! – воскликнула красавица совершенно по-мужски. Разговор опять-таки велся по-испански – обычная предосторожность в ту пору, призванная сохранить содержание беседы в тайне от окружающего простонародья. На сей раз д'Артаньян неведомо почему не спешил проявить благородство и сознаться во владении испанским. «В нем прямо-таки чувствуется вельможа, – лихорадочно пронеслось в голове у гасконца. – Но имя, имя! Атос… Это же не человеческое имя даже, это, кажется, название какой-то горы… Планше прав, продувная бестия, – здесь тайна, интрига, возможно, заговор!»

– Атос, Портос, господа! – воскликнула незнакомка чуть ли не жалобно. – Это просто невыносимо! – И она добавила непринужденно: – Неужели не найдется человека, способного, наконец, перерезать ему глотку?

Это благое пожелание, высказанное столь очаровательной особой прямо-таки небрежно, с безмятежной улыбкой на алых губках, окончательно отвратило д'Артаньяна от мысли громогласно признаться в знании испанского. Он успокоил свою совесть тем, что его действия никак нельзя было назвать подслушиванием украдкой, – все-таки он открыто стоял на галерее в полудюжине шагов от беседующих, так что нимало не погрешил против дворянской чести…