Ольга Елисеева - Белый ворон

А Михаил Семёнович со всей подобающей серьёзностью, при этом в душе умирая от смеха, встал на колени перед диваном. Лиза, очень конфузясь, сняла с правой ноги башмачок и осталась в одном чулке. Граф взял её ступню и положил себе на ладонь. Почти одного размера. Только пальцы Лизы чуть-чуть заходили ему на пульс. Это соответствие его поразило. Изящная, маленькая, сухая ножка, с высоким подъёмом и выгнутой стопой. Воронцов подумал, что совсем не хочет снимать её с ладони. И что преувеличенные девичьи страхи вовсе не так беспочвенны. Сжать сейчас пальцы, и всё — пойманная птичка забьётся в силках у охотника. Кажется, Лиза поняла его, и оба испытали мгновенную неловкость.

Граф убрал руку, но мог бы поклясться, что барышня в этот момент почувствовала нечто вроде сожаления. Она сидела, замерев, не двигаясь, точно всё ещё ощущая тепло его ладони.

— Ма tante! — вскрикнула Сонечка. — Скорее!

Но оба уже имели самый благопристойный вид.

— Всё-таки что вы намерены с ними делать? — переспросила Лиза, вставая.

— Не могу сказать. — Воронцов решительно покачал головой.

Он откланялся и удалился из Сент-Оноре загадочнее Чайльд Гарольда. У него была своя тайна, которой он не собирался ни с кем делиться. Дело в том, что предусмотрительный Семён Романович, устрашённый Французской революцией, решил дать детям полезные навыки какого-нибудь ремесла на случай трудных жизненных обстоятельств. Посол был убеждён, что, когда звуки «Марсельезы» охватят весь мир, в России без бунта не обойдётся. Поэтому Мишу в восемь лет посадили за дратву, а Катенька прилежно училась шить. Старый граф здраво рассудил, что его чада, лишившись всего, смогут зарабатывать на жизнь честным трудом.

Именно тогда Михаил убедился, что шить обувь не труднее, чем выводить квадратные корни или танцевать экосезы. Во всём нужны старание и навык. Люди из ложных предрассудков считают одну работу уважаемой, другую — презренной. В жизни всякое пригодится, и молодой граф не раз в походе сам справлялся с починкой разбитых сапог.

Однако дамские туфельки — дело особое. Привести в порядок старую пару не представлялось возможным. Нужно было шить новую. Искать материал, инструменты, возиться всю ночь. Граф знал поблизости от своего особняка на улице Шуазель маленькую сапожную мастерскую. Заплатил хозяину за аренду, сгонял его купить кучу дорогого материала и приплатил за молчание. Донельзя удивлённый француз предлагал свои услуги. Но Михаил Семёнович отказался наотрез. Он провёл ночь в борьбе за восстановление подзабытых навыков, минутами остро вспоминая свои ощущения, когда Лизина ножка лежала у него на руке.

Когда на рассвете Михаил заснул, положив голову на стол, перед ним стояла уже готовая пара, точь-в-точь такая же, как у Леруа, только давшаяся гораздо труднее. Были и исколотые пальцы, и пропоротая ладонь, и загубленный материал. Но граф гордился собой: он сдержал слово и даже, пожалуй, расскажет Лизе — как.

Она догадалась сама. Взглянула на руки, коснулась припухшей кожи, подняла быстрый взгляд ему в лицо, наткнулась на настороженные глаза и начала смеяться. Тихо и необидно. Так что у Михаила отлегло от сердца. Мадемуазель Браницкая давала вещам их истинную цену.

Дворец Тюильри, некогда построенный королевой-регентшей Марией Медичи и украшенный рубенсовскими аллегориями её правления, начал притягивать публику на границе дня и сумерек. Он утопал в зелени сада и освещал улицу Риволи мириадами золотых огней из высоких окон. Кованые чугунные решётки распахнулись, и толпы избранных гостей повалили к белому каскаду лестницы. Её ступени водопадом низвергались во двор, огибая полукруглые площадки с громадными декоративными вазами. Гордые львы удерживали лапами щиты с королевским гербом. Чугунные фонари заливали мрамор пёстрыми разноцветными бликами. Вдали, за листвой деревьев, играла музыка. Ей вторил оркестр в холле, и дальше уже из танцевального зала слышались скрипки. Все три очага волшебных звуков пульсировали едиными мелодиями, вместе замирали и вновь взрывались фейерверком звонких искр.

На бал великий князь Михаил Павлович прибыл с опозданием. А вместе с ним задержались все, кому выпала честь сопровождать брата русского императора на аудиенцию к королю, в том числе и Воронцов. Людовик XVIII имел с юным гостем часовую беседу, которой оба, по-видимому, остались недовольны. Двадцатилетний мальчик, скованный и немного меланхоличный, вынужден был толочь воду в ступе с пожилым, брюзгливым толстяком, который, в сущности, ничего не решал. Зато газеты заранее набирали заголовки: «Сердечное согласие в Тюильри», «Родство душ» и «Восстановленная Франция приветствует истинного друга».

Читать дальше