Ольга Елисеева - Белый ворон

— На чём мы остановились? — осведомился он.

— На том, что отымел нас государь по самые уши.

Это была последняя фраза Мишеля Орлова, которую Воронцов запомнил. Он ещё успел подумать: «Нет, маленько осталось». Но успел ли сказать? Бог весть. Далее наступила темнота, прорезаемая сполохами неясных огней, картинами всеобщего разрушения и наконец преобразившаяся в пустоту и глухоту.

На следующий день после веселья в «Прокопе» граф имел бледный вид и подрагивающие руки. Он не часто набирался. Тем более так, как вчера. Голова трещала, и белая фарфоровая чашка мелко стучала о зубы, когда он подносил её ко рту. Который час? Двенадцать. Это уже ни в какие ворота не лезет! Весь день испорчен. Воронцов привык вставать в шесть. Выпивать горячего крепкого чая, заедая его сухарями, галетами или печеньем. А потом обедать уже около восьми вечера. Сегодня он чувствовал себя несчастным. Чтобы взбодриться, командующий выпил далее гадкий колониальный отвар — кофе, приказав приготовить покрепче и после второго глотка ощутив на губах густоту. Нет, эти американцы не внушали ему доверия. Отказываться от чая — почти такое же святотатство, как гнать джин из картошки!

Настроение у Михаила было отвратительное, поэтому когда в кабинет приплёлся Бенкендорф — тоже зелёный и тоже с раскалывавшейся головой — и рухнул в вольтеровское кресло напротив стола, Воронцов ядовито заметил:

— «Злонравия достойные плоды». Это была подпись под знаменитой картиной Хогарта из цикла «Леность и трудолюбие», изображавшей утренний бедлам.

Шурка ни словом не выразил обиды. Он был в накинутом на плечи, но незастёгнутом мундире, а на белой рубашке красовались багровые пятна. Тончайший батист оказался погублен злодейски опрокинутым стаканом.

— Я вот что хотел сказать. — Бенкендорф потянулся к графину с водой, но бессильно уронил руку. — Слушай, прикажи подать крынку молока. Холодного.

— Может, рассолу? — съязвил граф.

— Молока.

Воронцов распорядился. Благодушно кивнув вслед удаляющемуся лакею, Шурка продолжал:

— Я завтра уезжаю. Не знаю, вернусь ли. Но насчёт того польского письма... Я, конечно, передам его государю с собственные руки, — он явно колебался. — Но, видишь ли, и тебе тоже кое-что надо знать.

Михаил отставил чашку и с усилием зафиксировал взгляд на лице друга. Христофорыч заёрзал.

— Ты ведь прекрасно понимаешь, что я не на блины к Ришелье приезжал. Характер моих поручений не терпит огласки. Я благодарен, что ты не позволил себе ни единого вопроса.

Воронцов пожал плечами: мол, служба есть служба. Но Бенкендорф остановил его жестом.

— Подожди. Я не имею права тебе ничего говорить. Хотя и не понимаю, как можно осуществлять подобные меры, не ставя в известность командующего...

В это время явился лакей с запотевшей в подвале крынкой, и собеседники на мгновение замолчали.

— Ты мог не показывать мне польского письма. — Шурка вцепился в кувшин, поднял его, но вместо того чтобы пить, прижал ледяным боком ко лбу. По его помятому лицу расплылась блаженная улыбка. — Просто попросил бы передать государю, и я бы передал без лишних вопросов. Но ты посчитал нужным показать. И сдаётся мне, что наше правительство не осознает серьёзности ситуации. Вчера я промучился всю ночь...

— Вчера мы пили.

— Одно другому не мешает, — отмахнулся Христофорыч. — Я сломал себе голову и не нашёл иного выхода, кроме как ознакомить тебя с готовящимся планом. Мы вводим в Голландию войска. Как ты понимаешь, они там не задержатся. Мне было поручено оговорить с Ришелье некоторые дипломатические подробности. Государь считает, что Франция должна примкнуть к Священному союзу. Но Людовик полностью под контролем англичан. Я должен был узнать, есть ли надежда, что Лондон разрешит королю вступить в альянс континентальных монархов. Ришелье сказал — нет. В таком случае разработан другой вариант решения вопроса. Более жёсткий. Людовик будет заменён на престоле голландским принцем Вильгельмом, зятем государя. Вместо английской креатуры появится наша.

Выпалив всё это, Шурка затих и наконец жадно припал к крынке. На его жиденьких рыжих усах появились молочные нити.

Михаил молчал. Нельзя сказать, что новость была для него совсем уж неожиданной. О чём-то подобном всё время болтали в дипломатических кругах и писали эмигрантские газеты. Но командующий не верил в реальность такого развития событий.

— Это чистой воды авантюра, — протянул он. — И вы серьёзно обсуждали с Ришелье такой бред?