Д Кузиманза - Раз — попаданец, два — мерзавец [СИ]

Выглянул в коридор — звуки плача стали громче. Какое, к черту, привидение? Наверняка у этого гуляки-поручика есть семья, и его маленькая дочь плачет от страха в своей мрачной комнате.

Я пошел на звуки и сказал:

— Эй, кто тут?

Плач стих, слышались только сморкания и тихая икота.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

— Да, — ответил мальчишеский голосок.

Понятно, в эту часть мрачного здания забрел маленький сынишка поручика.

— Ну и хорошо, — сказал я. — Не плачь, я сейчас.

И вошел в комнату, из которой слышались всхлипы.

— Ничего я не плачу. А если и плачу, то вам какое дело?

Я в очередной раз чуть не раззявил рот. Потому что это был совсем не маленький сынишка, а совсем даже взрослая девушка. Рыженькая, с белесыми бровями и ресницами, с веснушками так густо покрывавшими ее личико, что они казались выпуклыми, словно гречневая крупа. Унылая была малышка… вернее, не совсем уж малышка, потому как всего на полголовы меня ниже. А платьице на ней было тускло-серое с заплатками на локтях. Служанка? Вполне может быть, а от мрачного дома и неприветливой ключницы заплачешь.

— Да мне вроде как и не дело, — сказал я, — только ты, наверное, боишься темноты?

Она рассмеялась:

— Как такое вам в голову пришло?

Отвечала мне гордо, приподняв остренький подбородок, и я вдруг подумал, что это не служанка, а какая-нибудь родственница поручика или родственница его знакомых, которую он, как меня, согласился поселить у себя.

— Извините, — сказал я, — вы плакали так грустно, вот я и пришел.

Она посмотрела на меня и вдруг кивнула, а слезы так и брызнули из синих глаз:

— Почему я не могу плакать? Разве это запрещено?

— Нет, — сказал я, — не запрещено. Но, может, я вам помогу и…

Она коротко рассмеялась:

— Да чем же вы мне поможете, если вы вроде меня?

— Вроде вас? — растерялся я.

— Так ведь тетка Маланья мне рассказала, что вы приехали из глухой деревни, что отец ваш помер, все его знакомые в опале, и вас тут никто не знает.

Я ощутил горячее желание придушить тетку Маланью и вырвать ее злой язык.

— Не сердитесь, — сказала девушка, — она добрая женщина. Если бы не она, вы бы спали на сырой постели и голодный. В этом гадком городе прислуга добрее господ — вот вам крест!

Раз она так хорошо знала все обо мне и Петербурге, я без церемоний принялся ее расспрашивать. Во-первых, мне все равно нечего было делать, во-вторых, полезно было завести в «этом гадком городе» знакомство с такой информированной и разговорчивой личностью.

Александра Намыстынка или Леся, как звали её когда-то дома, оказалась не такой капризной и заносчивой, как ослепительная Анна, и охотно рассказала мне историю своей жизни.

Ещё весной жила она у южной границы, на тихом хуторе возле берега маленькой речки и думать не думала о столице. Старый отец отдыхал от прежней бранной жизни, принимал гостей — таких же ветеранов. Только изредка Леся могла поехать в городок поблизости, когда справляли чьи-то именины, играли свадьбу, происходили крестины или на похороны. Не слишком весёлые бывали поводы её поездок, но и то хлеб. Виделась с родней и кумовьями отца, танцевала с равными молодцами и простыми дивчатами и парубками.

Здесь, на севере, девушки сидят взаперти и бисером вышивают рассказы о своей доле. Ни побегать, ни повеселиться на свободе. А замуж выходят — как за высокую стену: следи за домом, веди хозяйство, воспитывай детей да покоряйся мужу.

В той стороне, что за западной границей, девушки пляшут на всяких праздниках, ездят на охоту, даже мужей иные сами выбирают, а королями управляют метрессы-фаворитки.

На востоке женщины не хуже мужчин по лесам-степям промышляют зверя и птицу, надолго в глухие места уходят, чтоб драгоценные камни добывать.

А на юге всего понемногу намешано: и свободы, и затворничества.

Леся тряхнула головой.

Тут о нарядах нужно думать, а не о географии. На хуторе у неё таких забот не было, на чердаке пять сундуков со старыми одеждами стояли. Ах, какие чудные платья, кафтаны, шали и кружевные косынки! Но когда раззолоченные кареты остановились у дома папенькиной кумы, заметила Александру, что стояла у дороги, разинув рот, важная дама, генеральша, у которой не было детей и которой девушка понравилась. Была та дама дальней родичкой кумы, еще при первом императоре Петре освоилась в северной столице. Она пообещала Лесиному отцу заниматься девицей, воспитать по-столичному и вывозить в свет. Какой отец станет поперёк счастью дочери?