Михаил Петров - За колымским перевалом

Зал оживился. Люди тянули головы, стараясь получше разглядеть старого человека.

— Вы извините меня, уважаемые коллеги, — взволнованно заговорил Пеньковский и дернул руками за лацканы куртки, — за мой прозаический наряд. Это не Игра старого чудака в геологическую романтику. Я приехал сюда прямиком с участка. К сожалению; приключилась непредвиденная задержка в пути, которая едва не стоила Жизни молодому геологу Тане Скворцовой. — Геолог извлек из-под трибуны сверток и поднял его. — Вот из-за него. Здесь, и мешочке, золото. То самое, что было скрыто в толще ледниковых отложений, но в существовании которого я был твердо убежден все последние пять лет. Я-не буду рассказывать, как, где, когда мы искали это золото. Оно — здесь, это главное. Я же хочу задать только один вопрос. Почему мне, рядовому геологу, к тому же практику, много лет не давала покоя загадка — отчего это в долине правого притока Колымы Дусканьи золото есть, а по левым притокам — нет, и, как утверждали, не может быть. Почему отмахнулись от аномалий, обнаруженных тут геофизиками, не проверили их последующими поисковыми работами? А вот руководителей высокочтимой экспедиции, корифеев геологической мысли, людей, имеющих колоссальный опыт, знания, власть, наконец, эти вопросы не волновали. Почему? Будьте добры, товарищи теоретики, дать нам объяснение сегодня, здесь!

Казалось, воздух на сцене уплотнился, какая-то невидимая тяжесть навалилась сверху и давила на голову, плечи. Лисянский не поднимал глаза от блокнота, в котором карандаш выводил бесконечные колечки; треугольники, квадратики.

— Дорогие коллеги! Не знаю, как вам, а мне… Я, знаете ли — озорно выкрикнул геолог, — готов запеть! Вы улыбаетесь. Думаете, нашел россыпь, вот и потянуло старика на песни. Нет, уважаемые друзья! Причина в другом. Радостно, что вокруг стало светлее, — Пеньковский оглянулся на Смелекова. — Вы уж извините за лирическое отступление, разучился выступать с таких высоких трибун… Я искренне рад, что теории затухания россыпного золота на Теньке нанесен сокрушительный удар. Спасибо за это райкому и прежде всего вам, уважаемый Тихон Матвеевич, — геолог склонил голову. — Я не подхалимничаю, мне это без надобности. Должности выпрашивать не буду, поздно. У меня теперь есть все, чтобы жить в полной радости остаток дней своих. Несостоятельность ложной гипотезы доказана. Это важно. Но еще важнее, на мой взгляд, то, что здесь, сегодня солидный голос авторитета, присвоившего себе право навешивать ярлыки «ложно», «сомнительно», или, того круче, «подозрительно», не смог заглушить голоса людей, отдавших во имя истины лучшие свои годы. Я счастлив, что многие честные геологи впервые получили возможность открыто высказать десятилетиями практики; отточенные, собственные, еще вчера крамольные взгляды. И правоту своих слов они, я уверен, докажут делом.

Смелеков сидел в президиуме и улыбался. Он понимал, что это не вполне соответствует ситуации, что его счастливая улыбка не очень-то сочетается с красным сукном, трибуной и прочими заседательскими атрибутами, но ничего не мог с собой поделать. Заметив какую-то перемену в зале, вгляделся — там тоже улыбались.

Неожиданно Смелеков поймал себя на том, что завидует старому геологу. Завидует тому, что никогда бы не смог вот так со всеми поделиться своей радостью. Но не это главное. Он думал: «Как хочется, чтобы, когда настанет день подводить итоги, он так же, как Пеньковский, мог бы публично объявить о том, что выиграл жизнь». Да, в этом раунде противника удалось одолеть, но еще яснее стало, какой длинный путь впереди.

Как ни безмерно был рад Смелеков победе Пеньковского; но, привыкший все анализировать до конца, не мог не задать себе вопрос: «А что этот день значит для тебя?» Ответ нашел сразу, без раздумий: «Это день, когда я отстоял свое право начинать!»

Магадан — Тула

1981–1984