Теперь, седобородым стариком, я все еще восхищаюсь римлянами. Да и как может быть иначе? Мы вот не способны построить такую арену или стены вроде тех, что окружают Сестер. Наши дороги – грязные колеи, а римские вымощены камнем и прямые как стрела. Они возводили храмы из мрамора, а мы строим церкви из бревен. Полы у нас из утоптанной земли и тростника, а у них – настоящее диво из хитрых плиток. Римляне наполнили этот мир чудесами, а мы, принявшие страну, способны только смотреть, как чудеса эти ветшают, или латать их жердями и соломой. Да, они были жестокими, но и мы не лучше. Жизнь жестока.
Внимание мое привлекли вдруг крики, раздавшиеся с городских укреплений. Я посмотрел направо и заметил, как по парапету стены бегут воины в шлемах. Они старались поспевать за нами, насколько могли, и приветствовали нас. Крики походили на женские, но я видел лишь мужчин. Один из них размахивал над головой копьем, жестами побуждая нас убивать. Я отсалютовал ему копьем, и воин запрыгал в ответ. Он что-то вопил, но было слишком далеко, и я не разбирал слов, только улавливал его ликование.
Радость гарнизона не вызывала удивления. Враг разбит и осада снята, пусть даже бо́льшая часть дружины Кинлэфа до сих пор остается в лагере. Но воины не пылали жаждой битвы. Ополченцы бежали или прятались по шалашам. Нам противостояли только дружинники, и они искали теперь убежища в сомнительной безопасности арены. Мы догнали нескольких отставших и подняли на копья самых упорных из них, тогда как более здравомыслящие побросали оружие и упали на колени, прося пощады. Почти стемнело. На мраморе арены играли багровые отблески ближайших костров, отчего казалось, будто стена омыта кровью. Я развернул Тинтрега у входа в арену, а мои люди, ухмыляющиеся и возбужденные, натянули поводья и окружили меня.
– Вход тут только один? – уточнил Финан.
– Да, если мне память не изменяет, – ответил я. – Но отправь с полдюжины человек в обход, чтобы убедиться.
Тот единственный вход представлял собой сводчатый туннель, ведущий под рядами скамей на саму арену. В гаснущем свете дня я видел, как люди толкают телегу, строя баррикаду в дальнем конце туннеля. Они со страхом глядели на нас, но я не собирался нападать на них. Они сваляли дурака и, как всякие дураки, были обречены.
Обречены, потому что сами поймали себя в ловушку. Вообще-то, были и другие входы через равные промежутки по всей длине здания, но они вели только к трибунам, а не на боевую площадку в центре арены. Люди Кинлэфа держали коней на арене, и это имело смысл с точки зрения безопасности животных. Но в отчаянии осаждающие побежали к лошадям, а в результате оказались в каменном мешке с единственным путем к спасению. Теперь мои воины сторожили туннель.
Видарр Лейфсон, один из моих норманнов, объехал с всадниками вокруг строения и подтвердил, что на боевую площадку ведет только один вход.
– Господин, как мы поступим? – спросил он, изворачиваясь в седле, чтобы заглянуть в туннель. Пар от его дыхания клубился в холодном вечернем воздухе.
– Оставим их тут гнить.
– А они не сумеют взобраться на трибуны? – осведомился Берг.
– Не исключено. – Площадка была обнесена стеной немного выше рослого человека, чтобы не дать диким зверям причинить вред зрителям, так что враги могли взобраться на нее и попробовать улизнуть через один из проходов в трибунах. Но тогда им пришлось бы бросить драгоценных лошадей, а после того, как они покинут здание, прорваться через заслоны из моих людей. – Завалите все выходы, – распорядился я. – И разведите костры у каждой лестницы.
Баррикады задержат воинов Кинлэфа, если те попытаются сбежать, а костры согреют моих часовых.
– А где мы возьмем дрова? – спросил Годрик. Этот молодой сакс был прежде моим слугой.
– На баррикаде, болван! – Финан указал на сложенное осаждающими укрепление, которое преграждало дорогу к восточным воротам крепости.
Как раз в этот момент, когда на западе погасли последние отблески солнца, я заметил людей, выходящих из города. Восточные ворота открылись, и около дюжины всадников осторожно пробирались через узкий промежуток между городским рвом и покинутой баррикадой.
– Стройте заграждения! – приказал я своим, развернул усталого Тинтрега и погнал его навстречу тем, кого мы освободили.
Встретились мы у глубокого крепостного рва. Я остановился там и стал ждать приближения всадников. Возглавлял их высокий молодой человек, облаченный в кольчугу и в шлеме с золотым гребнем, казавшимся красным в зареве далеких костров. Нащечники шлема были открыты, и я понял, что знаю его. Я увидел бородку, которой не было во время нашей последней встречи. Борода, черная и коротко подстриженная, делала его старше. Ему было двадцать пять или двадцать шесть – точнее не скажу, потому что не помню, когда он родился, – но выглядел он мужчиной в самом расцвете сил, красивым и уверенным в себе. А еще он, вопреки всем моим стараниям его перевоспитать, вырос пылким христианином, и на груди у него висел большой золотой крест, болтавшийся поверх блестящих звеньев кольчуги. Ножны и сбруя коня тоже отделаны золотом, золотой была фибула, держащая на плече темный плащ, на шлем он водрузил тонкую золотую корону. Молодой человек натянул поводья достаточно близко, чтобы потрепать по холке Тинтрега, и я заметил, что поверх перчаток из тонкой дорогой кожи горят золотом два перстня.
Читать дальше