Александр Бушков: Оборотни в эполетах [Тысяча лет Российской коррупции] [litres]

При Николае I дуэлянтов-военных (пусть и не всегда) лишали чинов, ссылали на Кавказ солдатами (или оставляли в офицерском чине, как это случилось с Лермонтовым, но в тогдашнюю «горячую точку» отправляли). Штатских ссылали за Урал или сажали в крепость. Могли приговорить и к церковному покаянию, как произошло с застрелившим Лермонтова майором Мартыновым. Церковное покаяние – не столь уж легкое наказание. Фактически человека на пару-тройку лет заключали в монастырь, не под замок, но без права выхода за ворота и с обязанностью присутствовать на всех службах. После реформ 1864 года дуэлянтам согласно одной из статей Уголовного уложения полагалось от двух до четырех лет заключения в крепости.

Несмотря на все эти крутые меры, дуэли оставались в самом широком распространении. Дело чести, понимаете ли. Общее состояние умов было таково, что моральному осуждению и форменному изгнанию из «общества» подвергся бы как раз человек, попытавшийся от дуэли уклониться (по меркам того времени – бесчестный поступок). А посему и на протяжении XIX века, что до реформ, что после, то и дело в укромных местах гремели пистолетные выстрелы. Порой дрались по крайне серьезным причинам, но сплошь и рядом – из-за совершеннейших пустяков. Коли уж вызвали – приходилось драться…

Вскоре после Русско-турецкой войны в одном из петербургских ресторанов обедал со знакомым молодой офицер в мундире гвардейской легкой кавалерии, с Георгиевским крестом на груди. Некий подвыпивший штатский рассмеялся ему в лицо:

– Удивляюсь, как можно было получить Георгия в вашем полку, который, сколько известно, нигде храбростью не отличился и никаких побед не одержал?

Полк он назвал точно – люди, понимающие это, определяли легко: у каждого полка мундир чуть отличался от других – цветом, погонами, петлицами, шитьем или отсутствием такового. Офицер потребовал у нахала взять свои слова назад – в ответ последовали новые оскорбления. Защищая честь мундира и честь полка да и свою, офицер тут же вызвал оскорбителя на дуэль – но закончившуюся трагически как раз для него. Была выбрана «американская дуэль» – самая жесткая разновидность, не оставлявшая проигравшему ни единого шанса остаться в живых. Дуэлянты одновременно выдергивали из кулака секунданта два конца носового платка – один был завязан узелком. Тот, кому достался узелок, должен был тут же покончить с собой. Узелок достался оскорбленному офицеру – и он, как человек чести, тут же выстрелил себе в висок…

В похожей ситуации извернулся один из известных французских писателей, чуть ли не сам Дюма. Угодив под «американку» и вытянув роковой узелок, он добросовестно ушел в другую комнату с пистолетом в руке, и там раздался выстрел. Присутствующие опечалились было, но тут же появился мастер пера и весело объявил:

– Промахнулся, не попал!

Смех, аплодисменты… И никакого ущерба для чести. Таковы уж французы: с помощью остроумной фразы частенько можно и из нелегкой ситуации выпутаться, и ущерба для чести не обрести. Измельчали потомки д’Артаньяна, однако… В России (да и в других странах) такие штучки не проходили…

В описанном случае повод был все же серьезным: офицер был обязан защитить честь мундира и честь полка, да и собственную тоже. Другой случай гораздо более нелепый…

В дорогом ресторане ужинала компания великосветской молодежи, военные и штатские. Один из штатских то ли пришел от выпитого в меланхолию (пили изрядно, ужин был без дам), то ли пережил какую-то сердечную драму, после чего разобиделся на всех женщин в мире. Он высказал несколько желчных и язвительных замечаний – именно что в адрес женского пола вообще. Молодой гвардейский офицер за прекрасный пол оскорбился – да вдобавок ему, тоже выпившему немало, показалось, что сосед по столу еще и намекает на какую-то конкретную, близкую офицеру особу. Вызов. Дуэль. Убит был гвардеец…

Тот самый Утин, адвокат, защищавший ревнивую Каирову, стал участником дуэли, считавшейся одной из самых знаменитых и громких из поединков второй половины XIX века. Причины там были сложные, идейно-политически-эротические. Все переплелось самым причудливым образом…

Утин защищал молодого человека «из общества» по фамилии Гончаров, привлеченного к суду за распространение политических прокламаций. К нему пришел Жохов, молодой, но уже достаточно известный журналист, а по совместительству – и чиновник одного из департаментов Сената. И довольно прозрачными намеками попросил провести защиту спустя рукава, так, чтобы Гончарова непременно осудили. Ларчик открывался просто: Жохов состоял любовником Гончаровой, которая по тогдашним законам в случае осуждения мужа развод получала едва ли автоматически – и Жохов мог бы на ней жениться.