Бернард Корнуэлл - Тигр стрелка Шарпа. Триумф стрелка Шарпа. Крепость стрелка Шарпа

— Ничего не найдете, сержант, — сказал Шарп.

Хейксвилл, все еще стоявший навытяжку, исполнил сложный поворот, твердо поправ землю правой ногой:

— Разве я разрешил тебе открывать рот, Шарпи?

— Нет, сержант.

— «Нет, сержант»… Верно, не разрешил. Серьезная провинность, рядовой. Заслуживающая серьезной же порки.

Правая щека сержанта дернулась от непроизвольного спазма, искажавшего лицо каждые несколько секунд, и злобный лик дьявола проступил вдруг так отчетливо, что вся рота на мгновение задержала дыхание в ожидании ареста провинившегося бедняги. Тут орудие ухнуло в третий раз, по равнине прокатился гром, и ядро, ударившись о землю, продолжило путь по зеленеющему рисовому полю, оставляя за собой узкую полоску. Проследив за ним до полной остановки и убедившись, что ущерба роте вражеский посланец не нанес, сержант презрительно хмыкнул:

— Стрелки!.. Чертовы нехристи и навести-то толком не могут. Или, может, они с нами играют. Играют! — Он усмехнулся собственной шутке.

В состояние такой редкой веселости, как подозревал Шарп, сержанта Обадайю Хейксвилла ввергло вовсе не волнительное ожидание битвы, а скорее перспектива близких потерь, боли и отчаяния, которые были для него слаще меда. Ему доставляло удовольствие видеть чужой страх, чужую трусость, потому что страх делал людей покорными, а контроль над несчастными людьми был для сержанта высшим блаженством.

Три конных офицера, остановившись в голове колонны, разглядывали в подзорные трубы далекую высотку, затянутую дымком от последнего выстрела.

— Это наш полковник, парни, — объявил Хейксвилл. — Полковник Артур Уэлсли собственной персоной. Благослови его Господь, потому что он джентльмен, а вы — нет. Приехал посмотреть, как вы деретесь, уж не оплошайте. Деритесь, как и подобает англичанам.

— Я шотландец, — буркнул кто-то в задних рядах.

— Кто это сказал? — Хейксвилл пробежал по роте злобным взглядом. Щека его задергалась. Будь он в другом, не столь приподнятом настроении, шутнику пришлось бы несладко, но сейчас радостное предчувствие боя затмило желание покарать, и реплика прошла без последствий. — Шотландец! — фыркнул сержант. — Что хорошего может быть у шотландца в жизни? Отвечайте! — (Все молчали.) — Тогда я вам скажу. Дорога в Англию. Так написано в скрижалях, а потому так оно и есть. — Он поднял мушкет, еще раз оглядел притихший строй и рявкнул: — Я присмотрю за вами! Никто из вас еще не был в настоящем бою. Там, по ту сторону проклятого холма, кроется орда черномазых нехристей, которые только того и ждут, как бы добраться до ваших женщин, а потому, если хоть один из вас струсит, если хоть один из вас смалодушничает, я сдеру шкуру с остальных! Начисто! До мяса! Выполняйте свой долг и подчиняйтесь приказам — вот и все, что от вас требуется. А кто отдает приказы?

Сержант замолчал в ожидании ответа. В конце концов свой вариант предложил рядовой Маллинсон:

— Офицеры?

— Офицеры? Офицеры! — Хейксвилл скривился. — Офицеры здесь только для того, чтобы показать нам, за что мы деремся. Они ведь джентльмены. Настоящие джентльмены! Люди достойные и почтенные в отличие от вас, жалких оборванцев и воришек. Приказы отдают сержанты. Армия — это сержанты. Учтите, парни. Вам драться с нехристями, и если не будете слушать меня, считайте себя покойниками! — Очередная гримаса прошла по физиономии, челюсть вдруг отъехала в сторону, и Шарп, внимательно смотревший на сержанта, подумал, что, может быть, это из-за страха Хейксвилл такой речистый. — Смотрите на меня, парни, — продолжал сержант. — Смотрите на меня, и все будет в порядке. А знаете почему? — Выкрикнув последнее слово голосом драматического актера, он прошелся вдоль шеренги. — Знаете почему? — повторил Хейксвилл. Теперь он напоминал увещевающего грешников напыщенного проповедника. — Потому что меня нельзя убить! — В его хриплом голосе слышалась истинная страсть. Речь эту рота слышала не раз, но спектакль был достоин повтора, хотя сержант Грин, уступавший Хейксвиллу по чину, и отвернулся, не скрывая недовольства. Хейксвилл, с ухмылкой потянув за воротник, обнажил пересекавший горло старый темный шрам. — Петля висельника! Видите? Видите? Но я жив, парни, жив и хожу по земле, а не лежу в ней, и это доказательство того, что умирать не обязательно. — Он опустил воротник. — Отмечен Господом, — проникновенно закончил Хейксвилл. — Я отмечен Господом!

— Совсем сбрендил, — пробормотал Том Гаррард.