Сергей Глезеров - Предатели в русской истории. 1000 лет коварства, ренегатства, хитрости, дезертирства, клятвопреступлений и государственных

В.М. Васнецов. Иван Грозный

Иван Грозный противопоставлял Курбскому его же верного слугу Василия Шибанова, который, согласно преданию, доставил в Москву и передал Грозному письмо своего господина. Мол, Шибанова не испугали ни мучения, ни даже смерть: «Он свое благочестие соблюде, пред царем и пред всем народом, при смертных вратех стоя, и крестного ради целования тебе не отвержеся, и похваляя всячески умрети за тебе тщашеся».

Курбский уповал на грядущий Страшный суд, на котором все неправедные дела нечестивого правителя ему точно припомнят. Курбский отмечал: «И да будет ти, царю, ведомо к тому: уже не узришь, мню, в мире лица моево до дня преславного явления Христа моего». Иван Грозный высмеивал Курбского: «Лице же свое показуеши драго. Кто же убо восхощет таковаго эфопъскаго („бесовского“. — С. Г. ) лица видети?..»

Андрей Курбский прожил в чужих землях почти два десятилетия, занимался переводом святоотеческих текстов на русский язык. Кстати, в историю Речи Посполитой он вошел как активный защитник православия. В XVI веке там начались гонения на православную веру, и он заступался за единоверцев, помогал с изданием религиозных текстов. А еще он написал свою знаменитую «Историю о великом князе Московском», в которой обвинял Ивана Грозного в деспотизме, жестокости, в том, что он творит в России бесчинства. Курбский считал, что всему виной злые советники, которые сопровождали царя на протяжении всей его жизни.

Мол, еще в детстве, когда Иван остался без отца, пестуны и «ласкатели» поощряли в нем дурные наклонности. Алексею Адашеву и священнику Сильвестру из Новгорода на время удалось «исправить» царя разумными советами, направить его на добрый путь и тем доставить славные победы русскому оружию. Но вскоре появились злые советники, похожие на детских воспитателей Грозного: как и те, эти стремились утвердить свое влияние на царя, поощряя его страсти…

Современный историк Владимир Соловьев обращает внимание на слова Андрея Курбского, обращенные к Ивану Грозному: «Ты затворил царство русское, сиречь свободное естество человеческое, словно в адовой твердыне. Кто поедет из твоей земли в чужую, того ты называешь изменником, а если поймают его на границе, ты казнишь его разными смертями».

При этом Владимир Соловьев подчеркивает: «Возможно, Курбский и впрямь подошел бы на роль героя и борца за идею, если бы не одно но: он взял с собой из России с десяток приверженцев и слуг и фактически бросил на произвол судьбы собственную семью, обрек на верную смерть мать, беременную жену, сына и братьев. Все они погибли».

Умер Курбский в собственном замке Ковель в мае 1583 года. Его тело погребли на территории монастыря Святой Троицы возле его духовника, отца Александра…

Да, Курбский изменил Ивану Грозному, но изменил ли он родине? И можно ли ставить знак равенства между изменой правящему царю-тирану и изменой Отечеству? Вопросы вечные, на которые нет однозначного ответа.

«Ставят в заслугу царю Ивану Васильевичу, что он утвердил монархическое начало; но будет гораздо точнее, прямее и справедливее сказать, что он утвердил начало деспотического произвола и рабского бессмысленного страха и терпения, — отмечал историк Николай Костомаров. — …Нам советуют не доверять Курбскому и другим писателям его времени насчет злодеяний Ивана. Не отрицают, впрочем, фактической действительности казней, совершенных им: это было бы чересчур произвольно при собственном сознании тирана… Мучительства производили бегства, а не бегства и измены возбуждали Ивана к мучительствам. Те доводы, которые приводит Курбский в свое оправдание, имеют характер общечеловеческой правды…

Если в личности Курбского можно указать на что-нибудь черное, то никак не на бегство его в Литву, а скорее, на участие в войне против своего бывшего отечества; но это происходило именно оттого, что, как мы сказали, московские люди, даже лучшие, были слуги, а не граждане. Курбский был преступен только как гражданин; как слуга — он был совершенно прав, исполняя волю господина, которому добровольно обязался служить и который его, изгнанника, принял и облагодетельствовал.

Мы не думаем, чтобы вообще у бежавших в те времена в Литву московских людей были какие-нибудь идеалы в Литве. Им просто становилось почему-нибудь дурно и опасно жить в Московском государстве, и они бежали из него; бежать в Литву им было и ближе, и подручнее, чем в другое государство: и язык, и обычаи там были для них ближе, чем в иной земле, и принимали их там радушно; как люди служилые они в Литве видели для себя службу, только служба там казалась польготнее, особенно после того, как почему-нибудь в Москве служба становилась им чересчур тяжела».