Жан Ломбар - Агония

– Они сейчас придут! Преторианцы приближаются!

Они волновались, устрашенные этим неожиданным восстанием, исход которого невозможно было предвидеть. Увидев Сэмиас, они остолбенели, не понимая причину ее присутствия, и потом ушли под предлогом охраны Дворца. Сэмиас слышала, как, уходя, Венулий говорил Ульпиану:

– Сэмиас умоляет Маммею, но тщетно: преторианцы всех убьют там.

Там, то есть в Старой Надежде, то есть Элагабала! Ее материнское чувство возмутилось. Она ушла от них и разбудила Атиллию, которую Хабарраха тотчас же одела.

– Идем! В Старую Надежду! Идем спасать сына!

– И Атиллия?.. И моего брата?

– Что делать, что делать? Идем в сады, уведем и спасем его, потому что ничто еще не потеряно; мы не знаем, чего хотят преторианцы!

Они отправились в одежде простых матрон, в тусклом свете наступившего дня. Но на этот раз женщины встретили не оживленные толпы – нет, со всех сторон сбегались встревоженные люди, испуганные кучки их толпились перед тавернами, которые поспешно закрывались, изредка мелькали носилки с каким-нибудь богатым римлянином, тоже обеспокоенным. Довольно большая процессия сенаторов стремилась попасть в Старую Надежду, но толпа стала грубо теснить их в направлении Дворца, выкрикивая имена Александра, Маммеи и Мезы.

Участились конные разъезды, и вскоре уже первые солдаты наводнили дворцовый сад, выкрикивая проклятия Элагабалу и требуя Александра. На короткое время он вместе с матерью и бабкой появился на балконе – и приветственный рев огласил окрестности Дворца. Солдаты потрясали мечами и размахивали знаменами, их поддержали пышно одетые консулы – в золотых панцирях, хитонах, отороченных медью и украшенных эмалью.

Тогда Сэмиас и Атиллия снова бросились бежать. Перед ними уже двигалось шествие: восточные носилки уносили Маммею и Мезу, рядом скакал Александр, кричали военачальники, за ними следовали катафрактарии, играли на трубах энеаторы, шли солдаты – в их первых рядах аргираспиды, гордые тем, что сражаются за Маммею и ее сына, они ударяли в серебряные щиты серебряными копьями. Народ собирался вокруг Палатина, Эсквилина, у Капенских ворот; Кампания снова заполнялась людьми и те же восставшие легионеры возвращались из Рима в лагерь, словно они уже похитили Александра, Маммею и Мезу. В сопровождении Хабаррахи, защищавшей их своими сильными руками, Сэмиас и Атиллия прошли через квартал Капенских ворот, мимо садов Прометея, оставляя слева храм Марса с блестевшим на его стенах оружием солдат, дворец Вителлия и высокие Альбанские дома в районе Целимонтана, громадный Мацелл, издавший запах свежего мяса и свежей рыбы, затем Сполиарий, где казнили преступников, и пустые казармы пяти когорт Ночной Стражи. Толпа сгущалась, и они бродили по кварталам, соседним со Старой Надеждой: от квартала Изиды и Сераписа, где находятся Нимфей Клавдия, Амфитеатр Флавиана и Школа Галлов, вплоть до квартала храма Мира с массивными арками, с вершиной Субуры, с Колоссом Солнца, увенчанным широкими золотыми лучами, с Термами Диоклетиана, и Священной улицей, где было необычное оживление людей в тогах с непокрытыми головами или в остроконечных колпаках, туниках и голубых хламидах.

Шествие сенаторов поднималось на Целий, и они инстинктивно последовали за ним, погружаясь в шумную толпу, до ограды Старой Надежды, через бронзовые ворота которой была видна растительность садов, тропинки, залитые солнечным светом, статуи с мрачным красным оттенком; а перед простилем стояла колесница Императора, который должен был отправиться этим утром в Цирк.

Сэмиас нервно упала в объятия сына, совершенно бледного, а Зотик, Гиероклес, Муриссим, Протоген, Гордий, приближенные, евнухи, Юноши Наслаждения и женщины жаловались, простирая руки к красивым сводам, украшенным геммами и золотом. Атиллия громко стала требовать, чтобы спасли примицерия, умоляя Элагабала послать оставшихся ему верными преторианцев поднять его с одра болезни и привести к легионам, может быть, еще преданным Империи. Тогда центурион хризаспидов, не покинувших Императора, затрубил в трубы; ударяя золотыми копьями в золотые щиты, преторианцы побежали в Карины среди криков народа, расступавшегося перед ними.

Из садов приближался шум, прерываемый другим – в каком-то необычном ритме. Пройдя через одну из дверей, двигалось шествие сенаторов, а с наружной стороны еле различалась другая процессия в белых одеждах, в зеленых венках; эти люди размахивали какими-то цилиндрами, с чем-то очень легким на конце. Сенаторы, подняв голову и протягивая руки, восклицали: