Геннадий Ананьев - Князь Воротынский

Хотя, если быть перед собой совершенно честным, князь Михаил Воротынский даже не представлял, кто и что наговорил на него царю. Он не единожды обмозговывал каждый свой прежний поступок, каждое свое слово с момента, когда назначен был главным порубежным воеводой и, особенно, главным воеводой окской рати, но ничего осудительного не мог определить. Единственное: Москва встречала его так, как встречала когда-то самого Ивана Васильевича, покорившего Казань. Однако не он, князь Воротынский, в том повинен. Не бояре его, не дьяк Логинов. Они тоже никаких действий, направленных на организацию торжественной встречи, не предпринимали. Никто не уговаривал простолюдинов, купцов, дворян и бояр выходить на улицы, не советовал это и духовенству; никто даже не подумал внушить женщинам насчет охапок цветов, а тем более снимать платы узорные и стелить их под копыта воеводского саврасого, под копыта коней ратников-победителей.

«Сам же виновен царь всея Руси, спраздновавший труса. Сам. Иль народ глупее глупого, чтобы не смог расставить все во полкам? Ну, посерчал бы царь, да и ладно бы. Чего ради лютовать, взваливая свою вину на головы славных соратников моих?!» Князь, конечно же, не собирался высказывать все это царю откровенно, зная его крутой нрав: ткнет острым посохом и – какой с него спрос? Князь хотел лишь защитить своих соратников, поведав государю о их роли в победе над Девлет-Гиреем и даже в отработке самого плана разгрома крымцев. Увы, даже этого ему не удалось сделать: как не спешил князь Воротынский, весть о том, что он не поехал в наследственную вотчину и скачет в Москву, обогнала его, и когда он подскакал к воротам Белого города, его окружили стрельцы Казенного двора.

– Пойман ты, князь, по цареву велению.

Ни к царю, ни тем более домой он не попал.

Дьяк Казенного двора позволил сменить доспехи на походную одежду, которая всегда находилась во вьюках заводного коня. Доспехи князь передал Фролу и попросил:

– Отдай их сыну моему, княжичу Ивану. Жене низко кланяйся. Да хранит их Господь!

Оприч души было давать это поручение стремянному, ибо князь почти уверился что Фрол – двурушник. Самый, казалось бы, близкий к нему человек, а не арестован. Все остальные близкие окованы, а Фрол – нет. Царь Иван Васильевич просто так ничего не делает. Наметив очередную жертву, он продумывает все до малейших мелочей.

А Фрол ликовал. Все! Дворянство! Жалованное царем. Оно, можно сказать, уже в кармане! И потешится всласть, когда передаст княгине низкий поклон мужа и добавит от себя, что ждет князя пытка и смерть. Что касается доспехов, то он не собирался отдавать их княжичу, а имел мысль придержать их у себя. Выпутается князь, что почти невозможно, вернет их, объяснив, что не верил в его, князя, смерть, вот и сберег кольчужное зерцало, саблю, саадак с луком, а если палач срубит князю голову, то и слава Богу.

Улучив момент, дьяк Казенного двора шепнул Фролу Фролову:

– Тебя ждет тайный царев дьяк. Сегодня. Не медли.

Поостереглись конвоиры, хотя им очень хотелось покрасоваться всесильством своим, окольцевать князя, аки татя злодейского, так ехали, будто почетные к нему приставы. Но не просто гарцевали те, кто впереди держался, но то и дело покрикивали:

– Расступись! Дорогу князю!

Иногда даже добавляли: «…князю-победителю! Князю-герою!» Скоморошничали. Москвичам же невдомек то скоморошество, они за чистую монету те окрики принимали. Они, завидев князя Воротынского, бросали все свои дела и создавали живой коридор разноодежного люда, который, при приближении князя и его приставов, кланялся низко. Многие снимали шапки, крестились. Не знали они, что их спаситель, их кумир едет на мучение и на смерть. Даже не догадывались. Иначе бы, вполне возможно, взбунтовались бы и повалили к Кремлю, либо, скорей всего, смяли бы стражу, вызволив арестованного. А каково было арестованному, князю Михаилу Воротынскому, в те минуты?!

Перед воротами Казенного двора конвоиры отсекли дружинников княжеских. Им предстояло пополнить отряд Шики и навечно стать заготовителями пушнины для царской казны. Князю же Воротынскому дьяк повелел, теперь уже с безбоязненной издевкой:

– Слезай, аника-воин! Напринимался досыта поклонов людских. Настало время самому кланяться!

Князя без промедления оковали цепями, свели в подземелье и втолкнули за дубовую дверь в полутемную зловонную сырость. Свет едва пробивался через окошко-щель под самым потолком, стены сочились слезами и даже лавка, без всякой на ней подстилки, была мокрой. Тишина гробовая.