Владимир Малик - Шёлковый шнурок

Арсен весь дрожал от возбуждения. Но, стиснув зубы, сдерживал себя, понимая, что достаточно лишь неосторожного движения, чтобы вызвать подозрение великого визиря и погубить все. К тому же Сафар-бей сильно, как тисками, сжал его руку выше локтя, предупреждая о молчании.

Кара-Мустафа, углублённый в свои мысли, постоял у разбитого окна, а потом, как показалось Арсену, чуть заметно вздохнул и медленно пошёл по дорожке, усыпанной перемытым морским песком. О происшедшем он не обмолвился ни словом.

На внешнем дворе великий визирь сразу же приблизился к тому возу, где под охраной янычар сидел в тени Юрий Хмельницкий.

Вид бывшего гетмана был жалок. Похудевший, запыленный, в стоптанных в дальнем пути сапогах и в выцветшем на солнце жупане, он безучастно уставился неподвижным взглядом в землю, ничего не замечая вокруг.

Но стоило ему увидеть перед собой великого визиря, равнодушие и усталость его как рукой сняло. Глаза заблестели радостью, в них загорелись живые огоньки. Он быстро встал, кинулся к Кара-Мустафе, заговорил по-турецки:

— О мой наияснейший повелитель, я несказанно рад, что мой горестный, невольничий путь перекрестился с твоей светлой дорогой, и я смею надеяться на твою благосклонность и твоё заступничество!

Кара-Мустафа брезгливо сморщился.

— Ну, что скажешь, Ихмельниски?

— Великий визирь, прошу помиловать меня и вырвать из этого нестерпимого положения! Я ни в чем не повинен… Меня оболгали перед пашой Галилем мои тайные враги… И паша Галиль, не разобравшись, приказал схватить меня и, как татя, отправить в Стамбул.

— Это султан приказал схватить тебя, Ихмельниски! — сурово произнёс Кара-Мустафа. — Султан!

Юрий побледнел, нижняя челюсть, с редкой чёрной щетиной, отвисла.

— С-султан?! 3-за что? — пробормотал он запинаясь.

— За то, что ты хотел переметнуться на сторону Ляхистана, неверная собака!

— Я? Бог мне свидетель! И в мыслях не имел такого!

— Не ври, гяур! У меня достоверные сведения! К тому же мои лазутчики из Львова донесли, что полковника Яненченко, которого ты так неосмотрительно послал туда, коронный гетман Яблоновский приказал расстрелять за какое-то преступление. Вероятно, не поверил твоим лживым обещаниям. И правильно сделал.

Смертельный ужас обезобразил лицо Хмельницкого. Он позеленел. Серые, пепельные губы дрожали, как у сильно перепуганного ребёнка.

— Но в-все б-было н-не так! — взвизгнул он. — Яненченко сбежал от меня! Я сам застрелил бы его, как бешеную собаку!

— И потом, — не слушая гетмана, продолжал неумолимый Кара-Мустафа. — Ты, ничтожный, не оправдал надежд падишаха! Тебе вручили половину Украины, с тем чтобы ты собрал войско и завоевал другую половину, которой до сих пор владеет царь урусов. Но ты не только не сделал этого, не только не сумел собрать войска и перетянуть на свою сторону разбойников-запорожцев, но утратил и то, что доверил тебе падишах! От тебя, как от чумы, разбежались все твои подданные! Неужели ты думаешь, что блистательной Порте нужны такие правители в её владениях?

— Смилуйся, великий повелитель правоверных! — чуть слышно лепетал Юрась, и его плечи безвольно опускались все ниже и ниже. — Прости раба своего никчёмного, всемогущий повелитель!

— А ты и есть никчёмный… Не юродствуй! Не наделяй меня титулами падишаха! Не надейся льстивыми словами тешить мою гордыню и этим добиться себе прощения… Нет, прощения тебе не будет! — Кара-Мустафа хлопнул в ладоши, и тут же возле него появился капуджи-ага. — Немедленно взять этого человека, отвезти в Стамбул и бросить в Еди Куле! В одиночку!

— Великий визирь, постой! Дай мне сказать ещё… Я готов быть прахом у твоих ног, только не запирай меня в сырой и тёмный каземат! Я вдосталь намучился в Польше, в Мариенборгском замке… Вспомни, что я не только воин, но и улем, духовное лицо. Я был в Стамбуле архимандритом. Так отошли меня опять в православный монастырь — архимандритом, простым монахом, служкой… кем угодно… Только не в Еди Куле! Аллахом заклинаю тебя! Я верно служил тебе, был твоим соратником в Чигиринской войне, какие подарки посылал… и среди них — красавицу, какой и у самого султана, пожалуй, нет…

Последние слова будто ужалили Кара-Мустафу. Его глаза гневно вспыхнули.

— Ты ещё смеешь напоминать мне о подарках, подлец! Ты не достоин целовать следы моих ног за то добро, которым я оделял тебя и которого ты вовсе не заслуживал! Прочь с глаз моих! Стража, взять его!