Владимир Малик: Фирман султана

Но как?

Порвать? Не порвёшь! Перерубить или перепилить? Нечем.

Что же делать?

Звенигора мысленно перебрал десятки разных способов. Однако ни до чего путного не додумался. В бессильной злости намотал цепь на обе руки и рванул изо всех сил… Железо загремело, зазвенело, словно засмеялось над его бессмысленным усилием. Он бросил цепь под ноги, беспомощно улыбнулся в темноте своей наивности и, обхватив руками голову, повалился на скамью.

Но мысли точат мозг, как шашель дерево.

Вот если бы достать кусок камня-песчаника, им можно было бы постепенно перетереть одно из звеньев. Как бы не так! Где его возьмёшь? На берег невольников не пускают! Из турок никто такой услуги не окажет… Так чего же тешить себя призрачной надеждой!..

Вдруг вспомнилось, как дома, ещё в Каменце сорвалась однажды с цепи собака и набросилась на нищих, что зашли было во двор. Арсен тогда был ещё мальчиком, но и до сих пор помнит, как большой лохматый Цыган рванулся вперёд, к незнакомцам, как звякнула натянутая, словно струна, цепь, как закричали перепуганные нищие, отбиваясь от пса посохами. Отец выбежал из мастерской и оттащил собаку назад, к будке. Нищих как ветром сдуло со двора. А отец, удивлённый тем, что случилось, поднял с земли цепь.

«Какой сильный наш Цыган», — сказал тогда Арсен.

«Не в силе дело, — ответил отец. — Глянь-ка сюда. Видишь?» — и показал обрывок цепи.

Звенья её в местах соединения так перетёрлись со временем, что были не толще капустного листка.

«Ишь ты! — удивлялся тогда мальчик. — Такое крепкое железо, а перетёрлось…»

«Время и железо переедает, сынок», — ответил отец и отбил молотком скобу, чтобы отдать цепь кузнецу для перековки.

Тогда Арсен так и не понял, как это время может переедать железо. А теперь, вспомнив то происшествие, чуть не вскрикнул от радости и даже подскочил на скамье. Затормошил Спыхальского и Романа, разбудил и зашептал:

— Вставайте! Да вставайте же! Хватит спать, сто чертей вам в бок!

— Что случилось, Арсен? Есть дают? — спросонья загудел Спыхальский. — Но ещё ж рано, пся крев!

Звенигора зажал ему рот рукой.

— Тс-с-с, пан Мартын… Думка тут одна пришла… Не хотело бы товариство узнать о ней?

— А чтоб тебе стонадцать болячек!.. И для того будить человека среди ночи? — рассердился Спыхальский, громко зевая.

— Помолчи-ка, пан Мартын! — сердито прошептал из угла Роман. — Дай дело послушать! Говори, Арсен.

Звенигора наклонился к ним и зашептал:

— Други, бежать нам удастся, наверно, не скоро. Но надо готовиться к этому. Что я надумал? Так вот, надо тайно перетереть цепь, чтобы в подходящее время разорвать её и бежать с галеры или вступить в бой с турками. Это единственная наша надежда, единственная дорога на волю!

И Роман и Спыхальский схватили Арсена за руки.

— Как, у тебя есть чем пилить цепь?

— Нет, други, у меня ничего нет… Но наше терпение перетрёт и железо! Будем тереть одно звено — железо об железо! Вы когда-нибудь видели старую цепь? Не примечали разве, как некоторые звенья стираются так, что таким дюжим казачинам, как мы с вами, ничего не стоит её разорвать?

— Перетереть эту цепь? — разочарованно прошептал Спыхальский. — О матка боска!

— Конечно, не за день и не за два, пан Мартын! Может, за полгода, а то и за год… Должно ж когда-нибудь железо нам поддаться!.. А иначе что делать? Сидеть за веслом до смерти? Или, может, ты придумал что лучше?

Спыхальский только запыхтел.

А Роман, по-тульски «акая», быстро заговорил:

— Другова выхода у нас и вправду нету! И чем скорее начнём, тем лучше! Сегодня! Сразу! Я согласен ночь не спать — до утра буду работать! Да ещё как! Самого черта перетру… А следующую ночь — Звенигора, а там — ты, пан Спыхальский… Так и будем чередоваться… Ну как?

— Дело говоришь, Роман, — похвалил Звенигора. — Будем работать только по ночам.

— Как же нам ночью узнавать то звено, что будем перетирать? — спросил Спыхальский. — Не кошачьи глаза у нас.

— А, если б только эта помеха была самой трудной! — произнёс Звенигора. — Завяжем на соседнем звене ленту какую-либо — вот тебе и метка! — И оторвал от шаровар узкую каёмку.

Прошло лето. Незаметно наступила осень с порывистыми северными ветрами и надоедливой изморосью. Море стало мрачным, неприветливым. С его поверхности исчезла приятная голубизна, ласкающая взор, — вместо этого все чаще возникали пенистые буруны, и тяжёлые холодные брызги долетали на палубу к гребцам.