Александр Дюма: Габриель Ламбер

Примерно в мае 1835 года я находился в Тулоне.

Жил я там в маленьком деревенском домике, предоставленном в мое распоряжение одним из моих друзей.

Этот домик стоял в пятидесяти шагах от форта Ламальг, как раз напротив знаменитого редута, который оказался в 1793 году свидетелем необыкновенного взлета судьбы молодого артиллерийского офицера, ставшего сначала генералом Бонапартом, а затем императором Наполеоном.

Я отправился туда с похвальным намерением поработать. У меня в голове сложился сюжет очень трогательной, очень мрачной и очень страшной драмы, и я хотел изложить его на бумаге.

Эта столь страшная драма была «Капитаном Полем».

Но я заметил одно обстоятельство: для углубленной и упорной работы необходимы тесные комнаты с близко стоящими стенами и приглушенный темными шторами свет. Широкие горизонты, безбрежное море, огромные горы — все это, в особенности омытое чистым золотистым воздухом юга, располагает к созерцанию, а ничто больше, чем созерцание, не отдаляет вас от работы.

И вот, вместо того чтобы писать «Поля Джонса», я стал грезить о «Дон Жуане де Маранье».

Действительность оборачивалась мечтой, а драма — чем-то отвлеченным и туманным.

Итак, я не работал, по крайней мере днем.

Я созерцал, признаюсь, это лазурное Средиземное море с золотистыми блестками, эти гигантские горы, прекрасные в их страшной наготе, это бездонное, угрюмое своей ясностью небо.

Все увиденное казалось мне прекраснее того, что я мог бы сочинить.

Правда, ночью, заставляя себя закрыть ставни и не поддаваться манящему свету луны, отрывая взгляд от неба с мерцающими звездами и собираясь с мыслями, я вновь обретал кое-какое самообладание. Но мой ум, будто зеркало, отражал дневные волнения, и мне представлялись видения: не человеческие существа с их земными страстями, а прекрасные ангелы, посланники Бога, взмахом крыла пересекающие бесконечные пространства; мне являлись насмешливые демоны-изгнанники, сидящие на какой-нибудь голой скале и угрожающие оттуда земле; наконец, мне чудилось какое-нибудь готовое вот-вот появиться на свет творение — такое, как «Божественная комедия», «Потерянный рай» или «Фауст», а не сочинение, подобное «Анжеле» или «Антони».

К сожалению, я не был ни Данте, ни Мильтон, ни Гёте.

Потом, в противоположность Пенелопе, новый день разрушал труд ночи.

Наступало утро. Я пробуждался от выстрела пушки, вставал с постели и раскрывал окно.

Потоки света заполняли комнату, изгоняя все испуганные ярким светом дня жалкие образы, что были рождены моей бессонницей. И тогда я видел, как торжественно приближается с рейда какой-нибудь великолепный трехпалубный корабль, «Тритон» или «Монтебелло»; вот он встает прямо перед моим домом и, словно для того, чтобы развлечь меня, дает работу экипажу или обучает артиллеристов.

Бывали дни, когда разражались бури и чистое небо заволакивалось темными облаками, когда лазурное Средиземное море становилось пепельным и мягкий бриз сменялся ураганом.

Тогда обширное зеркало неба покрывалось рябью, и это спокойное пространство начинало кипеть словно на адском подземном огне. Зыбь превращалась в волны, а волны — в горы. Белокурая и нежная Амфитрита, как мятежный гигант, казалось, хотела взять приступом небо, ломала себе руки в облаках и неистово выла: услышав ее голос хоть раз, никогда его не забудешь.

Вот почему моя злополучная драма складывалась все хуже и хуже.

Однажды я пожаловался коменданту порта на то, что эти внешние впечатления влияют на мое воображение, и заявил, что, устав противиться им, признаю себя побежденным и отныне принимаю твердое решение: пока остаюсь в Тулоне, буду вести жизнь исключительно созерцательную.

А потому я спросил у него, куда бы мне обратиться, чтобы нанять лодку — первую необходимость в моем новом существовании, к которому вынуждал меня примениться дух, одержавший верх над материей.

Комендант порта ответил, что подумает о моей просьбе и что он надеется ее удовлетворить.

На следующий день, открыв окно, я увидел в двадцати шагах от себя покачивающуюся у берега великолепную лодку, которая могла ходить и под парусами, и на веслах; экипаж ее состоял из двенадцати каторжников.

«Это как раз то, что мне нужно», — подумал я про себя, в то время как надсмотрщик в лодке, заметив меня, причалил, спрыгнул на берег и направился к двери моего дома. Я пошел навстречу уважаемому посетителю.