Михаил Громов - В небе и на земле

Всякий талант, как известно, явление сложное, состоящее из нескольких особых свойств, дарованных человеку во взаимосвязанном необходимом комплексе. Например, в приведённом случае были необходимы: тонкое и глубокое понимание идеи-содержания нового произведения, абсолютный музыкальный слух, музыкальная память и руки (аппарат, как говорят музыканты), которые способны к фантастической быстроте. Конечно, техника (в первую очередь) и прочие условия требуют, помимо природных данных, феноменального труда с пяти до 19-20 лет, начиная с 4-5-часовой работы в сутки до 8-часовой, а иногда и более.

В любой профессии встречаются даровитые люди, но феноменальных результатов все они достигают фанатическим страстнымувлечением, а поэтому и трудом, в котором всё подчинено достижения одной цели. Однако они обычно всегда успевают и воспринимать жизнь во всём её многообразии, тем самым развивая свой интеллект. Нужно ли говорить о том, что это, как правило, люди организованные, умеющие использовать с интересом и пользой каждую минуту своей жизни!

Вот как важно правильно выбрать дело всей своей жизни!

С направлением заведующего курсами и медсвидетельством я был предварительно направлен в воинскую часть, которой в хозяйственном и административном отношении были подчинены курсы Н.Е.Жуковского. Там мы поступили в распоряжение фельдфебеля. Это был маленький сухой человек с острыми серыми глазами, способными «съесть» человека. Ему не нужно было повторять команду или распоряжения. Его все слушались молниеносно. Я очутился на казарменном положении среди солдат. Спал на нарах, жёсткость которых, видимо, должна была вырабатывать соответствующий характер. В семь часов утра раздавался громогласный клич дежурного: «А ну, вставай на строевые!», после чего мы надевали шинели, брали винтовки и шли на строевые занятия.

«Щи да каша - пища наша», вот и всё, что я увидел за две недели предварительного пребывания в этой воинской части. Затем я был отправлен (в солдатской форме!) на курсы. Став курсантом, я сразу же понял, что жизнь предстоит нелёгкая. Около 40 лет прослужил я в Военно-воздушных силах, где всё подчинено чёткому распорядку. Но должен сказать, что на курсах Жуковского была особо строгая дисциплина. Её ревностно насаждали и поддерживали начальник курсов полковник Турчанинов и фельдфебель Субботин.

Именно перед ним я и предстал, явившись на курсы. Субботин был классическим образцом военного человека своего времени. Он почти никогда не улыбался. Когда кто-либо делал малейшую оплошность, он делал вид удивлённого человека. Это выражалось в том, что глаза его не увеличивались от удивления, а уменьшались, а рот неизменно немного приоткрывался. Он не произносил в таких случаях ни слова. Но тот, кто совершил оплошность, больше никогда её не повторял. Командовал Субботин «желудком»: начальные, т.е. предварительные, слова команды произносились нормальным человеческим голосом, но завершающий команду слог был таким контрастом к нормальному звуку, произносимому человеком, и рявкался с такой резкостью, что любой человек мог прыгнуть хоть в огонь. В начале у нас мурашки по телу ходили от его команд, но не более чем через два месяца, мы стали оловянными солдатиками и выполняли все его команды и приказания с точностью, которой мог бы позавидовать любой автомат.

Самую длинную речь наш фельдфебель произнёс только один раз, когда А.В.Надашкевич, позже долго работавший инженером в конструкторском бюро А.Н.Туполева (Надашкевич Александр Васильевич (1897-1967) - впоследствии - доктор технических наук, заместитель А.Н.Туполева по оснащению самолётов вооружением.) , после завершающей команды немного поправил носок левой ноги. После гробового молчания приоткрывшийся рот фельдфебеля произнёс:

– Эх, Александр Васильевич, а я надеялси!

Ведь все знали после первого же занятия, что после исполнения команд нельзя уже ничем шевельнуть. Фельдфебель только в первое занятие добавлял: «Йи, не ходи!» (То есть не шевелись). Но это было всего один раз, в следующее занятие он уже не допускал роскоши повторения. Его молчаливые взоры были красноречивее слов, до слов он не снисходил.

Нас было ровно 20 молодых людей в возрасте от 18 до 20 лет, собранных как на подбор, и только один был 28-летним. Он был женатым и ему было тяжелее всех, так как все шутки и остроты сосредотачивались главным образом на нём. Все были молоды, беспечны и всегда бесконечно веселы. В свободные минуты мы играли на различных музыкальных инструментах, пели песни. Особенно любили песню про «журу-журу журавля», сочинённую о каждом из двадцати, воспевая при этом его физические, нравственные и, особенно, совершенно интимные достоинства. Куплеты отличались большим остроумием, но, к сожалению, не подлежат оглашению в печати.