Михаил Громов - В небе и на земле

Как я уже писал, сельцо Терёбино было в то время уникальным по живописности уголком природы. Недалеко от дома сливались две крохотные речки - Теребинка и Бобовка. В месте их слияния был водопой - небольшой плёс глубиной в рост человека с хорошим песчаным дном. Щук, налимов и окуней в речках было так много, что мы, ребята, ловили их и на удочку, и сачком, и самодельной острогой, а иногда даже просто голыми руками.

Берёзовые рощи чередовались с засеянными полями, а незасеянные поля пестрели полевыми цветами, создавая общий тон цвета. Эти тона через 2-3 дня, особенно после дождя, менялись на совершенно другие, донельзя непохожие на прежние. Трудно было сказать: какие же лучше? Можно было только воскликнуть: они все прекрасны!

А сочные луга около рек, с травой до пояса! Они ласкали глаз своей густотой и мягкостью. А сколько же было земляники! Кринка набиралась за несколько минут. За лесной малиной ходили с большими корзинами, а для меня, когда я был ещё небольшим, брали с собой кринку молока и, придя к малиннику, закапывали её в землю, чтобы молоко оставалось холодным. За грибами ходили не иначе как с бельевыми корзинами.

Летом в Терёбино съезжались дочери и сыновья с внуками. В доме дедушки и бабушки строго сохранялся патриархальный порядок и обычаи того времени. За стол никто не садился, пока дедушка не войдёт в комнату, не помолится на икону и первым не сядет за стол в угол, под образа. Потом напротив него садилась бабушка. Только после этого все 20-30 человек - дяди, тёти, внуки - занимали свои места.

Летом все дети и внуки занимались сельским хозяйством во главе с дедушкой и бабушкой. Сенокос был, как мне кажется, самой очаровательной порой. Все - от мала до велика - участвовали в нём, правда, по-разному: дедушка и его сыновья косили, а дочери и внуки ворошили скошенное и помогали навивать возы. Лет десяти и я выучился хорошо косить. Вставал на рассвете вместе с дедушкой и дядями и отправлялся косить по росе, предварительно выпив стакан молока с чёрным, испечённым в русской печи, хлебом. Косить - какое это было удовольствие! Сожалею о тех, кто не видел очарования лугов, как бы слегка дымящихся свежестью ранней утренней росы, или не наблюдал отдельных капелек росы на цветке или травинке. Они не смогут понять слова «чистота» и «прозрачность», а, глядя на картину в целом или разглядывая росу в капельках, они не смогут постичь того, что в душе в такой миг может пробудиться чувство прекрасного.

А какое удовольствие косить по росе сочную траву: невыразимый звук режущей траву хорошо отбитой и наточенной косы услаждает слух! Закончишь полосу, посмотришь на скошенный вал травы, оценишь свою работу и возникает чувство удовлетворения оттого, что ты поспел за дядьями. А они присядут, перекурят махорку и снова за работу. И так, пока не услышат далеко зовущий голос:

– Дедушка-а-а! Ча-а-й п-и-и-ть!

Все возвращались и садились за стол. На столе - картошка на двух больших сковородах (сначала сваренная, а потом слегка обжаренная).

До обеда была горячая пора: кто ворошил, а кто уже начинал возить с поля сено. Очень я любил навивать возы, соревнуясь с бабушкой. Но я не мог всё же навивать такие красивые, какие навивала она. Мои возы хоть и были хороши, но у бабушки воз как бы расширялся кверху! Его можно было сразу узнать.

После обеда косари шли отдыхать на свежем сене, а чуть позже можно было услышать в разных местах отбивание кос, и снова косари уходили на покос…

Вечером, когда возвращалось стадо, пахло парным молоком. Коровы изредка мычали, бабушка и тёти с подойниками шли их встречать. Сколько же парного молока я выпивал с чёрным деревенским кислым хлебом - до восьми стаканов! И это в 9-10 лет! Теперь мне 75, а молоко до сих пор мой любимый напиток. И хожу я всегда, как и в Терёбино, летом при солнце без шапки. Но о себе попозже…

А вот дедушка мой, Игнатий Андреевич, в свои 75 лет косил на равных со своими сыновьями. Пахал он на паре сивых лошадок, так в деревне называли лошадей серой масти. Одну из них звали Змейкой, а другую - мерина - Красавчиком. Дед мой, также как и мой отец, давал мне полную свободу и самостоятельность. Да ему и некогда было заниматься со мной. Это был мужичок редкого «покроя»: он никогда не пил, не курил и никогда, даже в минуты гнева, не сквернословил! «Чёрт» или «дьявол» лишь весьма редко вырывались у него, да и то «в сердцах». В 80 лет, возвращаясь ночью домой из соседней деревни, что была в трёх с половиной километрах от Терёбино, он заблудился, заночевал в сарае на хвое и получил крупозное воспаление лёгких. Отрядили дядю Сеню за доктором. Доктор только махнул рукой и уехал, а дед, тем не менее, выздоровел. До самой смерти у него не было лысины, а только кое-где проступала проседь. Умер он, когда ему было около 90 лет, угорев в бане.