А. Мусатов: Костры на сопках

Лошадь вступила в ольховую рощу. Лохвицкий ехал погруженный в раздумье. Вдруг лошадь под ним резко шарахнулась в сторону. От неожиданности Лохвицкий соскользнул с седла и упал на траву. Выругавшись, он быстро поднялся на ноги и замер: в нескольких шагах от него стоял большой бурый медведь. Зверь, очевидно, не имел злых намерений. Ошеломленный встречей не менее, чем человек, он, низко опустив широкую голову, торопливо стал переходить тропу, направляясь к реке.

Лохвицкий мог бы спокойно стоять на месте и пропустить медведя мимо себя, но он потерялся от неожиданности и, схватив ружье, выстрелил.

Зверь остановился, поднялся на дыбы и, ломая кусты, с ревом пошел на своего обидчика. Вероятно, Лохвицкий его только ранил. Маленькие черные глазки зверя были злы, лапы с обнаженными черными когтями угрожающе вытянуты вперед.

Зверь был слишком близко, и Лохвицкий не успел перезарядить ружье. Еще мгновение, и медведь одним страшным ударом размозжил бы ему череп.

Но тут случилось непредвиденное. Одиноко и сухо прозвучал выстрел. Медведь недоуменно остановился, потом, стал медленно оседать и наконец тяжело повалился на землю, приминая своей огромной тушей листья папоротника.

Лохвицкий перевел дух и беспокойно оглянулся. Перескакивая через поваленный бурелом, к нему бежал человек.

— Жив-здоров? — участливо спросил он. — Не помял тебя зверь?

Подойдя поближе, человек узнал Лохвицкого, поспешно снял шапку и поклонился:

— Обознался, ваше благородие!

Узнал человека и Лохвицкий. Это был староста Мишугин. Все камчадалы были для Лохвицкого обычно на одно лицо, но с Мишугияым он встречался несколько раз и запомнил его.

Оправившись и поняв, что опасность ему не угрожает, Лохвицкий искоса взглянул на лежащего медведя и спросил, далеко ли еще до Калахтырки.

— Версты три будет.

— Как думаешь, лошадь моя далеко ушла?

— Куда ей деться! Должно быть, пасется где. Бабы поймают, не то ребятишки.

— А много в деревне народу осталось?

— Еще есть маленько. Кто к войне непригоден.

«Вот и хорошо! — подумал Лохвицкий. — Как раз это мне и нужно!» И начальственным тоном он спросил старосту:

— Что ж ты без дела шляешься? Не знаешь разве приказ губернатора — всем в городе быть!

— Земляки послали, — испуганно проговорил Мишугин. — Мяса надо раздобыть.

Мишугин, конечно, не знал о переменах в жизни Лохвицкого. В его глазах он был по-прежнему большим начальником, которому надо всячески угождать, исполнять его приказания и с которым необходимо жить в ладу. И все же он не мог не заметить некоторых странных обстоятельств: Лохвицкий ехал один, тогда как обычно его сопровождали солдаты; все чиновники в городе готовятся к обороне, а этот почему-то разъезжает по селениям. Смутные опасения закрались в сердце старосты.

— Пойдешь со мной, — строго и внушительно сказал Лохвицкий. — Ты мне нужен.

— Пойду, — покорно согласился охотник. — А за мясом наших людей пришлю. Вот только примету оставлю.

Мишугин сделал ножом несколько зарубок на деревьях, чтобы указать своим людям место, где лежит убитый медведь. После этого он накрыл медведя ветками и вышел на дорогу, готовый следовать за Лохвицким. Они зашагали по тропинке.

— Большой начальник в наше село едет? — осторожно спросил Мишугин.

— В вашем селении скрывается важный государственный преступник, — хмуря брови и играя нагайкой, проговорил Лохвицкий. — Всех, кто его укрывает, губернатор приказал посадить в острог.

Мишугин испуганно покачал головой:

— Не губите людей, ваше благородие! Нет у нас никого.

— А это мы сейчас увидим. — Лохвицкий многозначительно посмотрел на старосту. — Песцовых шкурок много припасено?

— Маленько есть, — оживляясь, ответил Мишугин, наконец догадываясь об истинных намерениях чиновника.

— Так вот что: неси ты мне с каждой избы по одной шкурке, и все дело уладим. Изб, кажется, в вашем селении тридцать?

— Шестнадцать, ваше благородие.

— Ладно. Неси двадцать пять шкурок.

Староста удивился: в селении только шестнадцать изб, а чиновник требует двадцать пять шкурок, хотя сам же говорил, что возьмет по шкурке с избы.

— Шестнадцать, — повторил староста упрямо. — Считать можно.

— Поговори у меня! — вскипел Лохвицкий, которого все больше и больше раздражала неуступчивость обычно покорного и робкого камчадала. — Благодари бога, что дешево отделаешься. Собирай шкурки да неси сюда!

Мишугин стоял недвижим, лицо его было сосредоточено. Камчадалу приходилось много угождать царским чиновникам, он считал это делом обычным, почти необходимым. А сейчас впервые в жизни он с болезненной остротой почувствовал незаконность притязаний чиновника: люди готовились к схватке с неприятелем, были полны забот об общем деле, а Лохвицкий думал только о своем обогащении!