Робер Гайяр: Мари Галант. Книга 1

– Если у вас есть багаж, я отнесу его наверх, – сказала субретка. – Приготовлю вам ту же комнату, что в прошлый раз…

– Спасибо.

Он не выпускал ее из объятий. Она попыталась высвободиться: все-таки страдание сейчас возобладало над жаждой ласки. Но, вытерев слезы, она с насмешливым видом, помогавшим ей не терять самоуверенности, проговорила:

– Ту же комнату! Ладно, шевалье… Стало быть, мадемуазель Луиза будет знать, как вас найти.

– Ах ты, мерзавка! – вскричал Мобре, хотя в голосе его не слышалось гнева. – Подлая лгунья!

Его губы продолжали улыбаться, а рука еще крепче обняла девичьи плечи, так что Жюли не могла теперь вырваться. Он приблизил губы к ушку молодой женщины, будто шутя зарылся носом в ее густую шевелюру и попытался чмокнуть в мясистую мочку. Жюли отбивалась из последних сил.

– Надеюсь, – нежно прошептал он, – что вы тоже не забыли туда дорожку.

Она так и отпрянула:

– Сначала мадам, потом Луиза и только после нее – я! Остаются, правда, только две черномазые: Сефиза и Клематита… Да и других можно будет подобрать, если вас на рабынь потянет…

– Нет. Несколько женщин разом я не люблю. Думаю, в настоящее время, Жюли, вас мне вполне хватит…

Он заговорил в игривом тоне: так, не слишком обижая камеристку, он выражал свои сокровенные мысли. Он привык к легким, молниеносным победам, что требует определенного искусства, которому, впрочем, было далеко до совершенства. Он подумал было о Сефизе и Клематите, воскрешая в памяти огромных матрон, их блестящие от пота лица, тела в жирных складках. Разумеется, они не вызывали в нем никаких чувств, однако снова он пришел к уже знакомому выводу: к неграм он испытывал неприязнь, даже отвращение. Зато к негритянкам он был снисходителен. Неужели все дело в том, что они – другого пола, или все-таки есть в них нечто, чего напрочь лишены мужские особи черной расы?

– Что касается черномазых красоток, – все так же игриво продолжал он, – пожалуй, польщусь на них только на необитаемом острове.

– С вас станется! – ухмыльнулась Жюли.

– Бог мой!

– Вы отвратительны, шевалье! Будь я мужчиной, для меня переспать с чернокожей было бы все равно что затащить к себе в постель животное…

– А к красавцам неграм вы так же нетерпимы, милая камеристка?

Жюли пожала плечами и двинулась было прочь, но Мобре перехватил ее руку с проворством, какого она от него не ожидала, и ей пришлось снова вернуться в его объятия.

– Я очень рассчитываю на то, что вы не забыли, где моя спальня… Да-да, рассчитываю…

Он попытался ее поцеловать, приговаривая:

– Посмотрим, хранят ли еще ваши губки столь полюбившийся мне кисловато-фруктовый привкус!

– Пустите! Мадам может войти… Вдруг она нас застукает…

– Мадам предается своему горю, – довольно грубо оборвал он. – Ладно, Жюли, до скорой встречи! Если надо, набросайте вдоль дороги белых камешков, чтобы не заблудиться.

– Только не нынче вечером!

– Отчего же нет?

– Ах, шевалье! – с удрученным видом вскричала она. – Как же нынче вечером!.. Да хозяин-то рядом!.. Об этом вы подумали?.. Нет, завтра, завтра!..

– Договорились? – спросил он, словно в самом деле придавал значение ночному визиту камеристки.

– Да, – заверила она. – Завтра!

Она уже чувствовала себя побежденной, и мысль о хозяине на смертном одре постепенно отступала. Она снова подошла к Режиналю, внезапно бросилась ему на шею и страстно его поцеловала, словно скрепляя обещание печатью. Потом ускакала, легкая, как козочка.

Режиналь смотрел ей вслед и невольно любовался свежестью, далеко не свойственной для жителей тропиков в ее возрасте.

Постепенно мысли его перешли к Мари. Он на мгновение вспомнил ее стройную фигурку, словно воплотившую в себе властность истинной хозяйки дома. Ее сорок лет также не оставили на ней следов, однако шевалье де Мобре имел все основания полагать, что жизнь не прошла для Мари бесследно: то, что ему было известно, наводило на мысль о ее далеко не безоблачном существовании. Он знал, что ее непрестанно томила тоска, она долго ждала своего Дюпарке из плена, потом он изводил Мари ревностью из-за каждого ее пустячного увлечения; сами по себе поводы были ничтожны, но в супружеской подозрительности заключалось столько же злобного яда, как и в запретном плоде, ведь и влюбляться-то категорически запрещалось…

Когда Жюли переступила порог буфетной, откуда доносились гнусавые голоса двух трещоток, Сефизы и Клематиты, пытавшихся перекричать друг друга, Режиналь махнул рукой, словно хотел сказать, что тут он готов без малейшего сожаления пожертвовать всем, зато в другом месте не прочь потрудиться, и немедленно.