Анатолий Загорный - Каменная грудь

Подкатил к горлу клубок, задрожали ставшие вдруг слабыми ноги. Продолжая бесцельно идти, оглянулся по сторонам, словно ища поддержки, но никого кругом не было. Доброгаст споткнулся и упал. Упал и не поднимался. Лежал, чувствуя холод, исходящий от земли. Так прошло много времени, а он все лежал.

– Гей, гей, отрок! Подымайсь, что ли… Жив, чай?! – встряхнул его грузный мужчина, голова скирдой. Доброгаст по голосу узнал в нем старосту.

– Тебе сказано! Вставай красного кочета ловить, того и гляди на боярские хоромы скакнет. Будет нам горе!

– Что? – вскинул глаза Доброгаст. – Какой кочет?

– Да ты ополоумел, что ли? – вскипятился староста. – Хоромы вот-вот заполыхают.

– Пусть заполыхают! – ответил Доброгаст.

Староста изумленно попятился:

– И вправду, полоумный!..

Долго сидел Доброгаст, слушая людской гул, напоминающий шум потревоженного улья, а в душе, как муть со дна кружки, подымалась слепая ненависть. И никого не было страшно: ни старосты, ни самого боярина Блуда. А что Блуд? Толстый, круглый человечишко… Ныло под ложечкой. Если бы не та баба, он бы поспел! «Да, поспел», – спокойно подтвердил голос изнутри. Этот голос заставил его подняться и зашагать по улице.

Слабость охватила все тело, руки одеревенели, болтались, как палки, кружилась голова, и подсохшая на лице грязь противно стягивала кожу.

Нет у него ничего: ни лошади, ни жилья, ни ее – нареченной невесты, даже ножа нет. Он холоп! Бездушная тварь! Захотелось спрятаться где-нибудь, хоть в той яме, где копают глину, забиться в угол и завыть тихо, как воют псы в зимние ночи, когда ветер сдувает с неба звездочки и они летят тысячами маленьких снежинок. Так бы и умереть в норе, чтобы никто не видел. Ныла душа, не было ей успокоения… Не придет ведь теперь радость, не разомнет он в пальцах налившийся колос. Не придут на Гнилые воды тихие летние вечера с тоскующими в болоте лягушками, с мотыльками, летящими на пришпиленную к стене лучину, когда дремотно мигают звезды и дед Шуба колдует над доской.

– Доброгаст! На подмогу! Полезай сюда! – крикнул ему с горящей крыши Глеб – благообразный с окладистой русой бородой смерд.

Горел овин. Кто-то сунул Доброгасту в руки железный лом, подсадил на крышу.

Упорно и молча боролись с огнем. Носили воду в ведерках, растаскивали бревна – благо отсыревшее за зиму дерево больше дымило, чем горело. За работой Доброгаст позабыл обо всем.

Толпа у конюшни все росла, пугливо озираясь, подходили бабы, смерды с дальних пашен, цепляясь один за другого, как репяхи, бежали мальчишки.

– Занялось, – кричали они, – занялось!

Пылали две или три избы – огня на солнце не было видно, дым расползался над селом темным облаком, отбрасывающим коричневую тень.

Вскоре огонь удалось унять. Слезая с развороченной крыши овина, Доброгаст увидел – к боярскому крыльцу принесли убитых. Их было пятеро. Одна женщина средних лет с изодранной юбкой – синие васильки по подолу; другая – еще совсем девочка – с отсеченной сабельным ударом половиной лица, с мягкими кудельками на виске; двое рослых смердов и тот самый старик, который собирал на околице зерно. Доброгаст присмотрелся – да, так и держит в крепко зажатом кулаке горсть семян, словно боится, что смерть вырвет их у него. Убитых положили на траву, лицом к крыльцу.

Тонко заголосили над ними бабы.

– Глядите-тко! У мертвой Голубы руку с браслетом отсекли печенеги, – поднялась одна из них, в исступлении кусая, запихивая в рот волосы.

– Мести! Мести! – колыхнулась толпа.

– Эй вы, козлы бородатые! – закричал седой смерд, призывно поднимая руки. – Что же это? Надо разогнать степняков! Не дадим им жечь нас, убивать нас! Ополчимся все и рассеем их в поле, как волчью стаю!

Крикливая баба с широченной спиной, по которой хоть кувалдой бей, подхватила зычным голосом:

– Да если вы не отстоите села, то кем же вы будете тогда? Козлами и будете!

– Куда нам без оружия! – зло выкрикнул кто-то и притих.

– На кудыкину гору! – взвизгнула женщина. – Оглянись-ка кругом! Протри очи! – Она растерла на лице сажу. – Мало ли чего под рукой! За что уцепишься, то и оружие! Да какое еще оружие!

С этими словами женщина подхватила тяжелое, обгоревшее бревно, подняла его над головой:

– Вот оно, оружие! Ах ты, мозгляк! Так бы и задавила тебя!

Толпа, ругаясь, шарахнулась от брошенного бревна.

На крыльце показался боярин Блуд. Маленький, толстый, с румяным лицом и глазками, спрятавшимися за вздутыми веками, он удивительно напоминал только что вынутый из печи колобок. На нем был желтый кафтан с золотым оплечьем, льняная рубаха с наборным поясом, синие шаровары и сафьяновые сапоги. На лице – улыбка, растерянная, заискивающая. За спиной боярина встал сельский староста. Блуд сплел пальцы калачиком, похрустел ими, пересиливая страх, начал: