Анатолий Коган - Войку, сын Тудора

— А я — Володимер, — ответил беглый, впервые улыбнувшись.

— По-нашему — Влад, — заметил первый, свернув на тропу между садами, протянувшуюся прямо к крепости на холме.

Старый Белгород уже просыпался, хотя солнце еще не показалось, и только высокие башни замка начали розоветь в первых лучах зари. Войку и Володимер вскоре очутились на узкой улочке зажиточного квартала, поднимавшейся к воротам твердыни. То тут, то там, словна бревна после паводка, валялись пьяные, все — босые: на ком и были накануне сапоги, того разули на сон грядущий услужливые портовые воры-лотры. На самом видном месте, привалясь головой к большому дереву, раскинулся, храпя, чернокудрый, Блаженно улыбавшийся красавец — старейшина городских пьяниц и бездельников Марио Пеккаторе, то бишь Грешник. Пьяницы были недвижны, как трупы, но среди множества мнимых покойников валялся и настоящий. Об этом ясно свидетельствовал торчавший из под его лопатки грубо сработанный нож.

Молодые люди подошли к твердыне как раз в ту минуту, когда на квадратной, еще не достроенной башне главного входа начали опускать подъемный мост. Огромный, сколоченный из толстых бревен мост опускался нехотя, словно не совсем еще проснулся, зловеще кряхтя тяжелыми железными цепями, на которых висел, и массивными петлями. Потом с таким же скрежетом подняли тяжелую железную решетку, запиравшую вход. Наконец, приоткрыли и медленно стали разводить, громадные створки главных крепостных ворот. Не дожидаясь конца этой процедуры и не отвечая на веселые, не без ноток фамильярной почтительности шуточки дежурных воинов, Войку быстро потащил за собой Володимера в отверстую пасть пробудившегося каменного чудища.

Еще несколько минут юноши торопливо шли по большому, хотя и тесно застроенному домами, церквами и службами крепостному двору. Прошли еще одни ворота, попали во второй двор, — поменьше. Наконец, подойдя к красивому деревянному строению, Войку осторожно постучал кованым дверным молотком.

Дверь скрипнула. И из-за нее выглянула гладко обритая, бровастая и усатая, свирепая голова татарина.

— Это Ахмет, — улыбнулся Войку, — он совсем смирный. Входи, скоро вернется из дозора отец.

Капитан Тудор вместе с первыми лучами солнца вошел в верхнюю горницу, в которой ждали его молодые люди. Капитан шел — огромный, словно отлитый из чугуна, — осадная турецкая пушка — ни дать, ни взять. Вошедший следом Ахмет стал расстегивать на нем крепкий кожанный нагрудник, а сам могучий воин, скользнув спокойным взглядом по обоим юношам, снял высокий, подбитый стальным пластинами каракулевый гуджуман, служивший ратным людям страны шлемом и шапкой, и отстегнул гигантскую, слегка искривленную молдавскую саблю, тяжестью способную поспорить и с двуручным рыцарским мечом. Подойдя к отцовской руке, Войку бережно принял грозный клинок и повесил его на стену, поверх богатого турецкого ковра, где красовалось собрание других сабель, колчанов, самострелов и луков. Потом молча отошел к товарищу. Тогда капитан Тудор, сделав еще два или три тяжелых шага, снова посмотрел на Володимера и перевел на сына вопросительный взгляд.

— Это Влад, отец, — сказал Войку. — Мой товарищ.

— Этой ночью, — промолвил капитан достойным его стати басом, — с каторги купца Галеацци сбежал гребец. Не он ли?

— Это он.

Капитан Тудор шумно втянул в себя воздух, расправляя каменные плечи, затекшие от долгой скачки под доспехами и тяжелым плащом. Всю ночь проведя в седле, во главе отряда, объезжавшего опасные днестровские броды и излюбленные татарами прилиманные тропки, капитан выглядел отдохнувшим и свежим. Он опустился на резную лавку у стола и кивнул.

— Садись, Влад, на нашем судне скамьи без цепей, — сказал бывалый солдат, пока расторопная полонянка из-за Дуная накрывала на стол расшитой шелком скатертью и ставила перед хозяином чарки и кружки, сулеи и миски. — Вижу, вижу: вас уже покормили. А я проголовался и поэтому поем. И послушаю, Влад, откуда ты и кто.

Все трое осушили кубки, наполненные служанкой. И капитан Тудор, размеренно сокрушая пищу крепкими зубами, не пропустил ни слова из невеселой повести, поведанной ему новым приятелем его беспокойного сына.

— Так, еще один грамотей, — заметил воин, насмешливо блеснув черными глазами на сына, когда Володимер окончил свой рассказ. — Куда будем его девать? В канцелярии пыркэлабов не нужны писцы.

— А я напишу, что понадобится, и саблей, — вспыхнул русоголовый гость.