Дороти Даннет - Путь Никколо

Юлиус с досадой покосился на Тоби.

— Если боишься, то возвращайся к Лионетто.

Лекарь задумался.

— Сомневаюсь, что он примет меня с распростертыми объятиями. Должно быть, сейчас он уже знает насчет Николаса. Возможно, мне все же придется держаться Асторре.

— Нам всем, возможно, придется держаться Асторре, — заметил Николас. Три пары глаз устремились на него. Он решил, что это самый подходящий момент встать и выйти из комнаты.

Лоппе ожидал его на борту барки вместе с Марианной. Ее дочери также пожелали отправиться на галеру, но мать объяснила, что это чисто деловая встреча.

Николас вновь сделался героем в глазах Катерины. Из любовника ее матери он сделался поразительным человеком, который прокатился по всему Брюгге верхом на ощипанном страусе. Даже Тильда, сдержанная и подозрительная, теперь взирала на него с долей почтения. Николас с усмешкой подумал, как отнеслись бы к нему венецианские сановники и их союзники, если бы узнали об этом происшествии. Отмена всех предложений и полный разрыв. Возможно, это было бы и к лучшему.

К тому времени уже совсем стемнело. Юлиус из окна видел, как барка отплыла от берега, и еще долгое время провожал ее взглядом. Вид у него при этом был весьма озадаченный.

В Слёйсе, когда они прибыли туда, казалось, вновь воцарился Карнавал: берега канала были увешаны фонариками, повсюду на городских стенах и башнях горели факелы, а крепость, звонница и замок издалека сияли огнями. Но толпа людей, явившихся сюда пешком, на лодках или верхом, стояла спиной к городу, не сводя взгляда с гавани, где сотни суденышек, больших и малых, покачивались на якоре, сверкая и переливаясь множеством огоньков. Самые большие фонари горели на верхушках мачт, освещая расписные шатры и флаги, и напоминая издалека цветы на лугу: лазурные и индиго, алые и ализариновые, охряные и киноварные, а посреди, в роскоши огней, цветов, музыки, ярких шелков и гирлянд, красовался флагман венецианского флота, подобный творению величайшего из ювелиров.

Лично встречавший гостей Пьеро Зорзи поприветствовал на борту Марианну де Шаретти, относительно которой он получил особые указания.

Под розовым палубным навесом ее лицо выглядело не столь напряженным, как поутру, в особняке Грутхусе, когда ей пришлось присутствовать при унижении своего мужа-ремесленника.

Пересказав это происшествие друзьям, Зорзи вновь поделился с ними сомнениями. Разумеется, во имя процветания, Синьория республики Венеция использовала все подручные орудия. Их качество могло быть самым разнообразным. Но, как правило, они все же были не из тех, какими побрезговали бы люди благородного происхождения.

Относительно этого юнца многие пребывали в недоумении. Только сегодня пошли слухи о какой-то его безрассудной выходке, подтвержденные Корнером и Бембо, и прочими венецианскими торговцами. Неразумные дети устраивали шалости, принося огорчение старшим. Этот юнец, возможно, на голову выше ростом, чем мессер Пьеро Зорзи, и явился перед ним в наряде из дамаста, отороченного мехом, но он все же оставался подмастерьем красильщика.

Впрочем, благо Республики превыше всего… Сопровождая своих несообразных гостей мимо щебечущего, украшенного драгоценностями общества, венецианец выразил надежду (по-итальянски), что они пожелают воспользоваться гостеприимством его каюты, где вскоре к ним присоединится мессер Проспер Камулио из Генуи с двумя друзьями.

Они понимали по-итальянски.

— А вы сами, капитан? — осведомилась женщина.

— Увы, меня ждут другие гости. Но чуть позднее, разумеется, я почту за честь выпить с вами вина. Сюда, мадонна, за этот занавес.

Марианна де Шаретти двинулась вперед. За занавесом оказалась небольшая комната, обитая деревянными панелями и освещенная серебряными настенными канделябрами. На полу лежал ковер, стоял небольшой столик, и с трех сторон были диваны с мягкими подушками.

Она вошла, думая о Проспере де Камулио, что вскоре предстанет перед ними и выразит соболезнования по поводу гибели ее достойного сына Феликса, с которым он виделся в Милане. Она слышала, как опустился занавес, и капитан удалился прочь.

Николас, вошедший за ней следом, внезапно остановился. В каюте был кто-то еще. Бородатый мужчина поднялся с дивана, обеими руками опираясь на трость, и изучающе уставился на вновь прибывших. Темноволосый мужчина, одетый на флорентийский манер, чья оливковая кожа и темные глаза выдавали неитальянское происхождение. Он смотрел на Николаса, и губы его медленно растянулись в усмешке.