Филипп Ванденберг: Проклятый манускрипт

В своих пламенных речах проповедники не пощадили ни народ, ни духовенство, даже епископы попали под общую гребенку. В тени Кельнского собора проповедник Геласиус обрушился на безответственный, безбожный народ, которому важны только власть и богатство. Горожанки, говорил он, продались дьяволу, потому что носят платья со шлейфами, похожие на павлиньи хвосты. Если бы женщинам нужен был хвост, то Господь давно бы им таковой предоставил. Нет, и высокое духовенство не является исключением в подобного рода глупостях, раз носит желтые, зеленые и красные ботинки — на каждой ноге разного цвета.

Если монахи и обычные священники, не говоря уже о епископах, удовлетворяют свои прихоти с бродяжками, нисколько этого не скрывая, то они скорее состоят в союзе с дьяволом, чем со Всевышним. Каждый знает, что епископ охотнее превозносит бюст своей конкубины, нежели тело Господне. И если трое пап борются за место главного наместника на земле и каждый предает другого анафеме, как будто тот еретик, то Страшный суд уже не за горами, и потому не следует удивляться, что дьявол поселился в Божьем доме.

Обливаясь слезами и стеная, слушатели бежали прочь. И если одни бросали робкие взгляды на шпиль фронтона, то другие, словно звери, уползали оттуда на четырех лапах, плача, как дети малые, которых отец напугал Божьей карой. Благородные господа срывали с голов бархатные шапки и топтали ногами украшения из перьев. Дамы прямо на улице снимали с себя свои бесстыдные платья, откровенно обнажавшие словно натертые воском груди, с длинными рукавами, достававшими едва ли не до земли. Чернь и нищие, которых это совершенно не касалось, потому что Библия и так им обещала Царство Небесное, дрались за одежду и рвали дорогие платья, чтобы каждый мог взять себе кусочек.

В городе царило смятение, и богатые горожане закрывали двери и выставляли охрану, как во время чумы и холеры. И даже за закрытыми дверями старались сдерживать кашель и чих, ведь это считалось признаком духа дьявола, который выходит из тела. Ночью слышались шаги дозорных, которые, вооруженные пиками размером с дерево, маршировали по переулкам. А еще, что обычно бывало только в Страстную пятницу: бани, приюты греха, пустовали.

На следующее утро граждане Кельна проснулись с привкусом горечи во рту. Его мог оставить только дьявол. Большинство вышли из дому позже обычного. Над собором кружили большие черные птицы. В это утро их карканье напоминало скорее беспомощный плач младенца. Восходящее солнце искупало центральный портал собора в ярком свете. Торцы здания еще лежали в тени и поэтому казались мрачными и зловещими, не такими, как обычно. Даже каменотесы, которым были нипочем ни ветер, ни буря и которые давно продолжили работу, дрожали без причины.

И именно каменотесу бросился в глаза прикорнувший на ступенях собора мужчина. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и что-то бормотал себе под нос. Это было неудивительно. Чужестранцы и ремесленники часто ночевали на ступенях собора. Но после такой ночи, как эта, когда все стали недоверчивы, каждый чужак привлекал к себе внимание. Его длинная одежда была поношена и напоминала черные рясы проповедников, которые вчера вечером привели город в настроение, которое сопутствует концу света. И действительно, подойдя ближе, каменотес узнал брата Геласиуса, пообещавшего накануне жителям Кельна Страшный суд. Руки у проповедника дрожали. Застывший взгляд был устремлен в пол.

На вопрос каменотеса, действительно ли он проповедник Геласиус, тот ответил кивком, так и не подняв головы. Каменотес уже хотел уйти и заняться работой, когда проповедник неожиданно открыл рот. Но вместо слов оттуда выплеснулась струя черной крови и, как ручей, залила всю его изношенную одежду.

Насмерть перепуганный, каменотес отпрянул, не зная, что делать, и оглядываясь в поисках помощи. Но вокруг не было никого, кто мог бы ему помочь. Показывая на свой открытый рот пальцем, Геласиус издавал булькающие звуки, словно сумасшедший из богадельни. И только теперь понял каменотес, он даже увидел: проповеднику вырезали язык.

Каменотес вопросительно посмотрел на проповедника. Кто же так жестоко лишил его голоса?

Геласиус согнул залитые кровью дрожащие пальцы и прижал их ко лбу справа и слева. И, чтобы удостовериться, что каменотес его понял, он приложил левую руку к собственному заду и сделал движение, изображая длинный хвост.

Потом проповедник в последний раз поднял взгляд, и ужас стоял в его глазах.