Понсон дю Террайль - Капитан Мак

Ришелье по-доброму улыбнулся ему навстречу.

— Ну, господин комендант, чем кончилась ваша экспедиция?

— Удовлетворительно, монсеньор, мы захватили четверых заговорщиков, которых солдаты вашего преосвященства охраняют внизу. Но самый опасный из них, их главарь дон Фелипе…

— Ускользнул от вас? — воскликнул, хмурясь, кардинал.

— Не совсем так, монсеньор, он покончил с собой.

И Мак рассказал все, что произошло.

— Я должен допросить этих людей, — сказал Ришелье. — Господин Мак, благоволите приказать доставить их сюда.

Мак повиновался.

Когда четверо испанцев вошли, они увидели совершенно другого человека, чем капитан несколько минут назад: взгляд его был прозрачен и жесток, лицо строго, а голос тверд.

— Господа, — сказал он, — ваши планы мне известны. Я в курсе вашего заговора и позвал вас сюда с единственной целью: предупредить, что вас ни что не спасет от кары, которая вас ожидает. Первое условие, чтобы воплотить в жизнь замыслы, подобные вашим, это осторожность, вы же вели себя, как малые дети, доверяющие свои тайны первому встречному. К несчастью для вас, в наши времена уже одно великое слово «заговор» многим кружит головы. Следовательно, те, кто участвует в заговоре, должны умереть. И не ждите помилования от короля. Об этом малозначительном деле он даже не узнает: такова моя воля.

Говоря все это, Ришелье смотрел на четырех несчастных взглядом, проникавшим до самой глубины души каждого.

Трое из них были бледны, но головы держали высоко, и в глазах их не было смятения.

Только один дон Хиль дрожал, лицо его было растеряно, и он бросал на кардинала умоляющие взгляды.

Ришелье узнал все, что хотел знать.

— Господин комендант, прикажите отвести этих троих обратно вниз, — сказал он, указывая Маку на дона Гарсию и его товарищей. — А вы сударь, — добавил он, обращаясь к дону Хилю, — останьтесь здесь.

Оставшись наедине с кардиналом, этот трус бросился перед ним на колени, и, умоляюще сложив руки, воскликнул:

— О, сжальтесь, монсеньор, сжальтесь, помилуйте меня. Я ни в чем нс виновен, я просто пришел следом за доном Фелипе, вот и все. Чем я могу склонить к милости ваше преосвященство? Если вам угодно, я уеду, я вернусь в Испанию, я готов оставаться в тюрьме до конца моих дней, но прошу вас, монсеньор, сохраните мне жизнь, только жизнь!

Ришелье с презрением смотрел на жалкого труса, ползавшего у его ног, и на лице его отражалось глубокое отвращение, которое ему внушала подобная низость.

— Прежде всего, — сказал он холодно, — назовите имена своих сообщников.

Дон Хиль встал, в глазах его засветилась надежда, и, полагая, что этим он купит свою жалкую жизнь, он, не колеблясь, назвал всех участников заговора.

Ошибки быть не могло: этот человек говорил искренне; он предавал своих братьев на смерть с радостью, почти что с гордостью.

Ришелье записывал.

Назвав последнее имя, дон Хиль, как бы с сожалением остановился.

Ришелье ударил по колокольчику. Вошел офицер.

— Попросите войти господина коменданта крепости Ла-Рош-Сент-Эрмель, — сказал кардинал.

Вошел Мак.

— Господин комендант, — сказал Ришелье, — возьмите за труд доставить изменников в Шатле: вот приказ для господина де Гито. Казнь должна состояться сегодня и в самой тюрьме. Ступайте, — добавил он, делая знак дону Хилю следовать за Маком.

— Монсеньор! — с мольбой произнес несчастный, ломая руки, — мне казалось, что ваше преосвященство обещали мне! Умоляю вас, пощадите!

И он снова упал к ногам кардинала.

Ришелье протянул Маку список, который он составил со слов дона Хиля.

— Господин де Гито должен немедленно арестовать заговорщиков, имена которых значатся на этом листе, — продолжал он. — Но совершенно необходимо, чтобы все это было проделано в величайшей тайне.

Несчастный дон Хиль дрожал всем телом и глухо стонал.

Мак вызвал двух гвардейцев, и они скорее вынесли, чем вывели, испанца из рабочего кабинета Ришелье.

— Господин Мак, вернитесь сюда распорядившись относительно этих негодяев. Мне еще нужно с вами поговорить.

Мак поклонился и вышел.

Узкое лицо кардинала еще несколько мгновений сохраняло строгое выражение; казалось, его светлые холодные глаза продолжали следить за действующими лицами той сцены, которая только что разыгралась в его кабинете; потом он чуть заметно пожал плечами и снова углубился в изучение пергаментов, которыми был завален его стол.

Четверть часа спустя он снова принимал Мака.