А каким сдержанным тоном наш ангелок говорил! Из нескольких деликатных вопросов, которые мадам де Делай задала мадемуазель Ланж, она молниеносно сделала вывод, что этот скромный, чудный и застенчивый ангелок вообще не знает ничего о настоящей жизни! И так Жанна сделалась ангелом мадам де Делай, а герцог Орлеанский вырос в её глазах на двадцать пунктов и мог в дальнейшем причислять её к тем, кто говорил о нем хорошее.
В салоне мадам де Делай Жанна встречала бонтонных дам, знавших литературу, беседовавших о Лагарпе, Мармонтеле и прочих бессмертных тех времен. И Жанна научилась их хвалить, и дурно думать о Дидро и Жан-Жаке Руссо. Научилась плавно переходить из комнаты в комнату, смеяться, почти не открывая рта, и овладела прочими подобными премудростями приличного общества. Ей это не мешало — напротив! Она была, как мы уже сказали, счастлива. Счастлива тем, что могла понемногу посвящаться в тайны высшего света, для которого, как оказалось, была просто создана. Также как была создана для наслаждений, но это знала уже давно, открыв ещё в монастыре Святого сердца, в ту ночь, когда в лечебнице делила койку с мадемуазель де ля Феродье. Также как создана была для величайшей роскоши, избытка денег, которые в её глазах были частью очарования Луи. От матери, однако, уходила каждый день в черном капоте и также возвращалась. На вечерних визитах в салоне мадам Делай носила неброские туалеты, как дама из провинции, зато в Медальерном кабинете стоял специально для неё привезенный шкаф, а в нем пятьдесят туалетов, один ослепительнее и дороже другого. А рядом — большая, обитая серебром эбеновая шкатулка с драгоценностями — ожерелья, перстни, подвески, диадемы, которыми она покрывала свое нагое тело, и становилась похожа на ангела, сверкавшего золотом и самоцветами, что действовало на герцога, как красная тряпка на быка.
Вот так увешанная драгоценностями, разгуливала она однажды вечером в конце лета по комнате и вся сверкала в пламени свечей, которые отражались в изумрудах, пока Луи, нагой как змей, лежал, вытянувшись на постели, и молча с восхищением разглядывал её, — так вот, вдруг Жанна остановилась, уставившись на ноги любовника. Потом, приблизившись, склонилась к нему.
— Что это у тебя, дорогой? — спросила она, коснувшись ступни его левой ноги. — Это что, рисунок?
— Татуировка! — ответил он. — Она развернута, смотреть надо в зеркале!
И любопытная Жанна, подзуживаемая таинственной миной Луи, схватила в туалете маленькое зеркальце, приставив его так, чтобы отразилась в нем стопа Луи.
— Треугольник, — сказала она, — а это что? Ага, слово "Эгалите" "Равенство". Что это значит?
— О, — небрежно бросил он, — это масонский знак, эмблема.
— Для чего?
— Для того.
— Но если ты дал сделать такую татуировку, это что-то значит? Это какой-то знак?
Он засмеялся, заявив:
— Все слишком сложно, чтобы объяснить тебе. К тому же — это тайна братьев нашей ложи!
— Вот что!
И тут она заметила, что Луи посмеивается и хочет что-то ей сказать. Скользнув к нему на постель, она с серьезным видом уставилась на одну часть его герцогского тела.
— Вот если бы ты здесь велел татуировать ту эмблему, могло бы поместиться гораздо больше слов!
Прижалась поплотней к нему.
— Ну, дорогой, скажи мне, что это значит!
— Нет, — отрезал он. — Но я тебе доверю другую тайну. Ее — могу, она моя личная. Знаешь, кто носит такие татуировки?
— Нет, но теперь узнаю, мой дорогой!
— Дети моей крови!
— Твои дети? Герцог Шартрский и герцогиня де Бурбон?
— Я же сказал: дети моей крови! Ангел мой, теперь я открою тебе. У тех двоих вместо такой татуировки всего лишь несколько штрихов на правом плече, но те не несут ни какого смысла. Это всего лишь след от прививок!
— Ты хочешь сказать, что они вообще не твои родные дети?
— Моя жена изрядно порезвилась, — меланхолически вздохнул герцог.
— О!
— Татуировки я сделал только тем, о которых я уверен, что они мои!
— Вот это да! — Жанна залилась смехом. — И много их?
— Тс! — остановил он. — Тс! Уверен, ты ещё и спросишь, как их зовут!
— Конечно!
— Ты хочешь невозможного, мой ангел! Это скомпрометировало бы тех, с кем у меня был роман! И как бы сказал мой сын, герцог Шартрский: "Я джентльмен! Это стало тайной!"
— Скажи уж лучше, встало тайной! — выкрикнула Жанна, залившись безумным хохотом. Теперь она уже знала, что было главным в этом разговоре, который тут же оборвался, — и жаль, ведь мы могли узнать что-нибудь исторически важное.
Читать дальше