Альфред Мейсон - Четыре пера

— Он никогда не поймет, — прервал его Гарри.

— Да, — согласился Сатч. — Ваша мать, будь она жива, конечно, увидела бы все совершенно ясно, но немногие женщины кроме нее. Грубая, животная храбрость! Женщины ее боготворят. Та девушка, например...

И снова Гарри Фивершем его перебил:

— Вы не должны ее винить. Я ее обманывал.

Сатч вдруг опустил руку.

— Допустим, вы бы не встретили ее, подали бы вы тогда в отставку?

— Думаю, нет, — медленно произнес Гарри. — Я хочу быть честным. Думаю, я мог бы рискнуть своим именем и именами тех умерших со стен нашего холла. Но я не мог ставить на карту ее честь.

Лейтенант Сатч в отчаянии стукнул кулаком по столу.

— Если бы только я тогда заговорил. Гарри, почему вы не позволили мне заговорить? Я мог бы избавить вас от многих ненужных лет мучений. Боже правый! Что за детство вы провели один на один с этим страхом! Меня в дрожь бросает от одной только мысли. Я мог бы спасти вас даже от этой катастрофы. Ведь я понял. Я понял.

Лейтенант Сатч читал в темных уголках души Гарри Фивершема яснее, чем сам Гарри, и потому не мог почувствовать презрение. Долгие годы детства, отрочества и юности, прожитые в одиночестве в Брод-плейс рядом с непонимающим отцом и безжалостными покойниками на стенах, не прошли бесследно. Не было никого, кому мальчик мог довериться. Страх трусости постоянно иссушал его сердце. Он всегда был с ним, днем и ночью, преследовал во снах. Вечный зловещий спутник. Он не мог откровенничать с друзьями, чтобы неосторожным словом не выдать себя. Лейтенант Сатч не удивлялся, он понял, что в конце концов страх привел к этой непоправимой ошибке.

— Вы читали «Гамлета»? — спросил он.

— Конечно, — ответил Гарри.

— Да, но размышляли ли вы о нем? В этом персонаже ясно видна та же черта. Он предвидит, обдумывает и представляет события и последствия во всех подробностях — и содрогается, укоряя себя, точно как вы. Но когда приходит время действовать, разве он отступает? Напротив, он преуспевает, и именно благодаря этому предвидению. В Крыму я наблюдал людей, мучимых воображением перед боем, но когда сражение начиналось, лишь мусульманские фанатики могли с ними сравниться. «Что ж, я трус?» Помните эти строки?

Что ж, я трус? Кому угодно

Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?

Развязно ущипнуть за подбородок?

Взять за нос? Обозвать меня лжецом

Заведомо безвинно? [4] пер. Б.Пастернака.

Вот и все. Если бы только я не промолчал в ту ночь!

Мимо их стола прошли люди, Сатч замолчал и огляделся. Зал был почти пуст. Он посмотрел на часы, они показывали одиннадцать. Сегодня ночью необходимо выработать какой-то план действий. Недостаточно просто выслушать историю, оставался вопрос, что теперь делать обесчещенному и погубленному Гарри Фивершему. Как ему заново построить свою жизнь? Как скрыть свой позор?

— Вы не можете оставаться в Лондоне, прячась днем и выходя тайком по ночам, — сказал Сатч. — Это слишком похоже на... — он оборвал себя, но Фивершем закончил его фразу.

— Слишком похоже на Уилмингтона, — спокойно произнес он, вспоминая историю, рассказанную отцом много лет назад, накрепко врезавшуюся в его память. — Но я не кончу, как Уилмингтон, уверяю вас. Я не останусь в Лондоне.

Он говорил решительно, и в самом деле уже имел план действий, о котором так волновался лейтенант Сатч. Однако тот погрузился в собственные мысли.

— Кто знает о перьях? Сколько человек? Назовите их имена.

— Тренч, Каслтон, Уиллоби, — начал Фивершем.

— Все трое в Египте, и кроме того, ради чести своего полка скоре всего будут держать язык за зубами, когда вернутся. Кто еще?

— Дермод Юстас и... И Этни.

— Они будут молчать.

— Вы, возможно, Дюрранс и мой отец.

Сатч откинулся в кресле и уставился на него.

— Ваш отец! Вы написали ему?

— Нет, я поехал в Суррей и рассказал.

Лейтенанта Сатча снова охватило сожаление об упущенной возможности.

— Ну почему я промолчал в ту ночь? — бессильно спросил он. — Мните себя трусом и спокойно едете в Суррей, рассказываете эту историю отцу! Даже не в письме! Вы стоите лицом к лицу и рассказываете ему! Гарри, по части храбрости я считаю себя не хуже других, но ни за что в жизни не смог бы поступить так.

— Было... неприятно, — просто сказал Фивершем, и это осталось единственным описанием той беседы с отцом, которым он кого-либо удостоил.

Но лейтенант Сатч знал и отца, и сына. Он мог догадаться, что подразумевалось под этим словом. Гарри Фивершем рассказал о результатах поездки в Суррей.