Александр Немировский: Белые, голубые и собака Никс: Исторические рассказы

Гай огляделся. Кто эти люди, так терпеливо ожидающие высылаемых? Зеваки? Жертвы террора, пришедшие сюда, чтобы насладиться торжеством запоздавшей справедливости? Или, страшно подумать, родственники фискалов? Ведь у фискалов тоже должны быть отцы и матери, сыновья и дочери, братья и сестры. Несчастные! Гаю не хотелось бы оказаться на их месте. Каждый может теперь ткнуть в них пальцем, рассмеяться им в лицо, послать им проклятие!

Вот этот бородач с насупленными бровями, наверное, от фискалов пострадал. Может быть, в изгнании и бороду отрастил или по погибшим траур носит. А вон тот, толстогубый, не иначе, как родственник. Глаза опустил. Ни на кого не смотрит. Наверное, стыд одолел.

Вперед протиснулся добродушный старичок в грубом плаще и войлочной шляпе по самые брови. Наверное, рыбак или поселянин. Забрел с форума. Любопытство одолело.

— Кого ждете-то? — обратился он ко всем, — Опять христиан поймали?

Никто из толпы не хотел вступать в разговор, и Гаю пришлось объяснить старцу, что ожидают фискалов.

— Фискалов?.. — с удивлением протянул старичок. — А я думал, опять враги рода человеческого объявились. Мало их при Нероне жгли. Я слышал, будто у христиан рога на лбу, ну не такие, как у козла или оленя, но все же приметные. И будто они распятому ослу поклоняются…

— Ты больше дураков слушай, — весело проговорил бородач, — у тебя самого уши, как у осла, отрастут.

В толпе рассмеялись. И сразу же исчезла скованность. Смех сближает.

— А куда их, фискалов этих? — не унимался старик.

— На острова Блаженных, — сказал бородач.

Гай чуть не подавился от хохота. Ну и умница эта борода! Ведь если приказано выслать за пределы империи, то куда их деть, кроме как на острова Блаженных? К дакам? Так им не доносчики, а золото наше нужно. К парфянам? У них своих фискалов хватает. Конечно, на острова Блаженных. Народ там безответный. Примут. А потом и забудется, что были когда-то острова Блаженных. Переименуют их в острова Фискалов, и никому туда плыть не захочется. Умора!

— Какие это люди?! — вставил раздраженно толстогубый, которого Гай принял за родственника фискала, — Это изверги! Я бы их живыми в землю закапывал, как германцы с преступниками расправляются. Наш император чересчур милостив.

— Это ты правду говоришь, — подхватил бородач, почему-то пристально глядя на старика. — Только уж надо всех доносчиков собрать. И не только их. Тех, кто доносы принимал и на конфискациях разбогател, выслать бы заодно.

Наступило неловкое молчание. Разговор явно принимал нежелательное направление. Это была политика. Опытные люди знали, к чему она ведет. Многие отвернулись, делая вид, что не присутствовали при разговоре. Старичок еще глубже надвинул на лоб шляпу и стал пробираться назад. Толстогубый как-то неопределенно промычал:

— Ну, мне пора. Посмотрел, и хватит.

Бородач рассмеялся:

— Посмотрел? А что посмотрел-то? Смотреть-то еще нечего. — Повернувшись к Гаю, он добавил: — Боятся по привычке!.. Хоть и всех фискалов собрали… — Хитро подмигнув, он продолжал: — Да всех ли? Смотрю я на этого старичка: лицо знакомое, напрасно шляпу на глаза надвинул. Представился деревенщиной. А я его с братцем не раз встречал. Важная птица. Таких не тронули. А брат мой мелкая сошка. Его и схватили. Вот пришел я с ним попрощаться. Детей у него трое. А воспитывать кому придется? Мне! А я-то при чем? И дети не виноваты. И всех фискалов не вышлешь. Такого корабля еще не построили.

Он захохотал, довольный своей шуткой…

— Да и ведь без фискалов не обойтись, — сказал он с какой-то грустной серьезностью, — Пусть даже у нас золотой век объявят. Там, наверху, надо знать, может, кому золотой блеск не по душе. Или его за обман считают. А может, кто назад к железному веку стремится. Есть и такие…

В это время раздался топот. Показался всадник на взмыленном коне.

«Императорский глашатай», — догадался Гай. Всадник приложил к губам ладони:

— Слушайте! Слушайте! Император отменил свой указ от майских календ и милостиво разрешил высылаемым вернуться к своим семьям. Расходитесь! Расходитесь!

Волны еще не смыли очертаний тела на прибрежном песке, а черная голова пловца едва уже виднелась в открытом море. Издали ее можно было принять за нырка — водяную птицу, плававшую у берега в эти осенние дни.

Несколько мгновений назад пловец лежал на животе, бездумно пропуская между пальцами тяжелый мокрый песок. Ветер трепал длинные волосы, стянутые на лбу льняной тесьмой. Из камышей, обнявших своим колючим строем небольшое озеро, доносилось ленивое мычание волов, хруст жвачки и бульканье. Эти привычные звуки успокаивали. А прикосновение волн, заливавших по щиколотки ноги, было приятно, как ласка ребенка.