Юрий Достовалов - Таежный гамбит

Мизинов вспомнил, как несколько дней назад он горячо поспорил с начальником батальонной разведки штабс-капитаном Суглобовым.

— Да, я уважаю противника, — вспылил тогда Суглобов. — Вы посмотрите на подавляющее превосходство их вооружения перед нашим! И после этого как не совестно тыловым пропагаторам кричать о «варварстве» немцев?

— Господин штабс-капитан, почтение к неприятелю — это недостойное офицера чувство. Это не фактор победы. Это фактор поражения! — пытался урезонить его Мизинов.

— Плевать! — не унимался штабс-капитан. — В конце-концов право на жизнь имеет сильнейший. А не хватает силенок — уважай тех, у кого она есть! Я нашего Ваньку-лапотника, может, всей душой люблю и только счастья ему желаю! Но где ему взять счастья, если его гонят под пули ради наживы ненасытного хозяина?

— Это кого вы имеете в виду? — насторожился Мизинов.

— Полноте, капитан, вы и сами прекрасно понимаете, что эта война — средство наживы кучки мерзейших представителей рода человеческого, — устало отмахнулся Суглобов. — Следовательно, под ненасытными хозяевами я подразумеваю лишь некоторые персоны. Они, впрочем, известны и вам.

— Вы, случайно, не социалист? — Мизинов был поражен эскападой этого в общем-то неплохого боевого офицера, неоднократно выполнявшего самые опасные задания.

— Да не социалист я, — отмахнулся Сугробов, присев на топчан и закуривая. — Устал только от всей этой бессмыслицы.

— Защиту родины вы полагаете бессмыслицей?

— Да хватит, Александр Петрович! Немец тоже защищает свою родину. И почему я должен ему мешать в этом? Он такой же человек, как мы с вами…

— На войне человек — либо соратник, либо враг. Третьего нет!

— Есть третье, есть! — Сугробов снова ожил и впился горящими глазами в Мизинова. — Жить по-человечески, без войны! Каждый на своей земле!

— Что же, мир с немцами заключить? — не понял батальонный.

— И мира не заключать! Но и не воевать! Ни войны, ни мира! — впавший в раж Сугробов так и застыл, как на трибуне, с разведенными руками.

— Послушайте, господин штабс-капитан, в таком случае мы дойдем до того, что по нашей земле протопают вражеские сапоги. Где же ваш патриотизм?

— Сапоги, говорите? И пусть топают! Мне-то что! Да, я понимаю, начнется невообразимое. Ну, так и хорошо! Когда люди будут сыты хаосом, когда будут отрыгивать им, вот тогда, может быть, они захотят порядка и гармонии. Сам хаос должен их научить любить порядок! Только так. Другого пути нет!

— Это уже попахивает чистейшей анархией, господин штабс-капитан. Вам не кажется?

— В силу своих убеждений счастлив принадлежать к партии анархистов и считаю своим идейным учителем Уильяма Годвина [1] Уильям Годвин (1756–1836), один из основоположников анархизма , - признался Сугробов. — А теперь, господин капитан, позвольте мне немного поспать. Завтра ведь в поиск снова, по вашему указанию…

Поспать Суглобову Мизинов позволил. Однако от командования разведкой его освободил. Мало ли что наделает такой идейный за линией фронта? Да еще людей погубит. Поразмышляв немного, Мизинов назначил Суглобова вестовым при штабе. Должность, конечно, отнюдь не капитанская, но что делать! Люди гибнут, понятное дело, заменять их трудно, война, сами знаете. Дальше посмотрим. Командиры рот тоже немало рискуют…

Все это по возможности мягко батальонный объяснил наутро Суглобову. И прочитал в его глазах затаившуюся злобу. Пылающую злобу анархиста…

Когда Мизинов вернулся в штабную землянку и рассказал офицерам о завтрашнем наступлении, его сообщение было встречено весьма холодно. Об этом открыто не говорили — не принято, но в глубине души на успех надеялись мало. Мизинов видел это по глазам многих офицеров. Из дальнего угла землянки на него сверкали колючие глаза Суглобова. Они, казалось, говорили: «Ну что, где теперь твой патриотизм?»

Мизинов и сам прекрасно понимал, что единственная помощь в такой ситуации — артиллерия. Иначе…

«Иначе мы не только не прорвем оборону немцев, но даже не дойдем до их укреплений», — грустно заключил капитан.

Основания такому скепсису были, и немалые. На позиции Шельзин — Краюхи — Загладница русская дивизия стояла против немецкой уже несколько месяцев. Атаки если и предпринимались, то все были неудачны — с обеих сторон. От деревень остались лишь кое-где торчащие печные трубы. Параллельно первой линии русских траншей тянулись десятки других, с интервалом шагов на сто друг от друга, глубоких, с блиндажами, но в это время уже порядочно запущенных и загаженных. Все они пересекались бесконечными, узкими, извилистыми ходами сообщений. Получался целый лабиринт, разобраться в котором было нелегко. То там, то сям торчали из земли деревянные крестики из палок и досок, некоторые совсем свеженькие, некоторые уже готовые упасть… Кое-где — надписи чернильным карандашом, от старых дождей трудно разбираемые…