Явлат Ильясов - Месть Анахиты

Всеобщий хохот… Ибо далее следовало слово, которое не пишут в книгах.

«Остроты не ахти, — поморщился сам скоморох, — да уж ладно. Для этого сброда сойдут».

— А ты? Нашел чем ухо заткнуть! — И вытащил другой белый камень у потрясенного селянина из уха. — Чтобы отгородиться от опасных разговоров, нужен камень побольше. Высокий. Надгробный.

Третий камень под гул посетителей харчевни он достал у кого-то из головы.

— Скажите, чем начинены мозги у римских граждан! А я думал — трухой. А теперь, — протянул он миску, — все кладите сюда по сестерцию! И не меньше. Иначе, — предупредил он с веселой угрозой, — выйдя отсюда, вы не найдете при себе даже асса. Уйдете, ребята, без асса, как будто гости у Красса, — потешно пропел он напоследок.

Каждый, бросив монету, спешил со смехом к выходу, вцепившись в кошель обеими руками. Подальше от греха, как говорится. Харчевня быстро опустела.

Фокусник высыпал кучку монет на длинный стол — в ней были, конечно, и ассы, и ассов больше, чем сестерциев, — сел перед нею, уронил руки по обе стороны от денег, опустил лобастую голову. Трудно судить о возрасте такого человека. Только сейчас, смеясь и веселя народ, был молодым и пригожим. И вот он уже почти старик.

«Ох! Устал я дурачиться. Но я хоть дурачусь в шутку. Они же, все эти, — всерьез…»

— Эй, Мормог, — тихо окликнул его Корнелий, втайне довольный, что в это мрачное утро может назвать «пугалом» кого-то еще, кроме себя. Греческому он научился немного в Афинах.

Неохотно поднял голову Пугало, в глубоких серых глазах вновь сверкнуло веселье.

— А, Корнелий Секст! — вскричал невольник с деланой радостью. — Старый конь боевой. Садись. Как твое копыто? — кивнул он на правую ногу солдата.

— Стучит. — Корнелий поставил палку в угол, сел напротив. — Не знал, — солдат указал подбородком на кучу монет, — что у тебя за душой есть еще и это ремесло.

Расчетливый, черствый, не склонный к эксцессам, как и большинство его сограждан, Корнелий с дремучим недоумением взирал на нелепое чудище, которое, не сходя с места, может заработать на какой-то чепухе целую пригоршню денег.

— Много чего есть у нас за душой! Но мой новый хозяин пока что не нашел мне лучшего применения. Каждый вечер я должен сдавать ему десять сестерциев. Как дела, центурион!

— Худо, — вздохнул Корнелий, все пытаясь отвести жадный взгляд от кучки монет между ними и все опять возвращаясь к ней глазами.

— Не всем худо в Риме!

— Тебя не зря… зовут еще Букконом. Болтун! Донесут.

— Нет, — уверенно сказал болтун Буккон. — Я говорю за них. Единственный, кто говорит, когда все молчат. А выдадут, что ж? Не боюсь. Мне можно. Я — дурень Макк.

— Откуда? — поразился Корнелий, увидев на пальце раба золотое кольцо.

Толстое, с какой-то надписью и крупным, как черешня, рубином. За такое кольцо даже на Марсовом поле, которое скоро войдет в городскую черту, можно было бы купить не один югер земли.

Золотое кольцо в Риме — знак сенаторского достоинства.

— Лукулл вручил перед смертью, — сказал дурень Макк. — Имею дарственную запись. Они успели на меня составить купчую, но я еще оставался при старом хозяине. Лечил его. Уже за деньги для Красса. Старый Лукулл взял это кольцо на Востоке, у пленного евнуха, жреца великой богини. Велел вернуть на место. Совесть, что ли, беднягу заела. Кольцо-то волшебное, — поднес дурень Макк руку к солдату. — Видишь надпись? Древний язык. Никто теперь на нем не говорит. Я один его знаю.

— Ну, ты известный пройдоха, — проворчал отчужденно Корнелий. — Не зря тебя зовут еще и Доссеном. И, похоже, не зря судачили в городе, что Лукулл незадолго до смерти повредился в уме.

— Может быть, — усмехнулся пройдоха Доссен.

Корнелий сгорбился, потемнел. Ну, времена! Все изменилось в Риме. Нынче иные рабы богаче своих господ. Господин дарит рабу, которого продает другому господину, баснословно дорогое кольцо, а заслуженный старый солдат чуть ли не дохнет с голоду. Ничего не понять.

— Ты бы спрятал свое кольцо подальше. Красс, он такой… Отберет.

— Не отобрал же! Он… боится меня.

— С чего бы это?

— Ходят разные слухи. Будто я извел бедолагу Лукулла… колдовскими снадобьями. Чепуха! Я его жалел. Он был человек несчастный. Эй! — позвал пройдоха Доссен владельца харчевни и подвинул к нему пальцем сестерций. — Лучшей еды и питья на двоих. А это тебе, взаймы, — щелчками подкинул он к солдату два сестерция.

— Ну, ты?.. — Корнелий угрожающе побагровел. Презренный раб предлагает деньги взаймы свободнорожденному римскому гражданину.