Эльвира Барякина - Аргентинец

Сама Нина надеялась эвакуироваться вместе с французской миссией — осталось только дождаться подтверждения виз. Из-за того, что у них с Софьей Карловной не было паспортов, дело затянулось на несколько месяцев: пока консульство отправило запрос в Париж, пока оттуда пришло подтверждение…

Матвей Львович тоже ждал французскую визу. Он нервничал, а Нина посмеивалась над ним:

— Вы так переживаете, будто надеетесь на долгую и счастливую жизнь в эмиграции. Смиритесь: все призы мы уже получили, теперь придется расплачиваться за удовольствие.

— А может, еще покутим напоследок?

Нина как-то подслушала разговор кухарки с приятельницей:

— Никуда моя барыня не денется: покочевряжится для порядку, а потом выйдет за Матвея Львовича. Он, конечно, ей в отцы годится, да выбирать все равно не из кого. Родит она ему детишек, а барин годков через пять-десять помрет от удара.

Нина знала, что если им удастся выбраться из Новороссийска, то этим и кончится. Матвей Львович всё делал правильно — не приставал к ней и невозмутимо улыбался, когда она рассказывала о своей любви к Климу. Ей доставляло мрачное удовольствие дразнить Фомина: она нарочно растравляла раны — и свои, и его. Так самые отчаянные преступники задирают перед казнью судей, которые могут спасти их от петли, и нарываются на дополнительные муки: чем хуже всё будет, тем лучше.

Вечерами они отправляли Софью Карловну спать, а сами напивались шампанским, реквизированным в Абрау-Дюрсо. Так и сидели до утра: бессонные ночные животные. Смеялись над собой и над Белым делом, пели русские песни, разговаривали о политике… Матвей Львович утверждал, что белогвардейцев погубили англичане, которые всегда стремились уничтожить Россию.

— У вас слишком высокое самомнение, — отвечала Нина. — Любая страна живет ради себя, а не ради того, чтобы кого-то уничтожать. Сталкиваются интересы — значит, будет война. Не сталкиваются — да и бог с вами. В Новороссийске как раз не только не сталкиваются, но и не пересекаются, поэтому помощи нет. Белые проиграли не из-за англичан, а из-за того, что их не поддержало население.

— Да черт знает, кого оно вообще поддерживало! — сердился Матвей Львович. — Кто его спрашивал? Кто вел статистику?

Когда наступал рассвет, Нина варила ему и себе кофе. Матвей Львович собирался на службу — делить шкуру не только убитого, но и сгнившего медведя: решать, что из огромных военных запасов, сосредоточенных в Новороссийске, должно быть уничтожено, а что следует увезти в Крым.

Нина вернулась в комнату, прикрыла балкон. Софья Карловна причесывалась перед трюмо.

— Полковник Гийомар просил прийти к восьми часам, — сказала она. — Визы должны быть готовы.

— Я попрошу Фомина дать вам сопровождающего, — отозвалась Нина. — Вы видели, что на улице делается?

Софья Карловна вздохнула:

— Ох, люди, люди…

Хлопнула входная дверь: прибежал разносчик, принес газеты. Нина спустилась в прихожую, где поджидала охрана Матвея Львовича.

— Где Фомин?

Шушунов, огромный хмурый казак с перебитым носом, показал на столовую. Матвей Львович — одна рука в рукаве шинели — стоял у окна и читал газету, приблизив к тексту стеклышки очков.

— Софью Карловну нельзя отпускать одну, — проговорила Нина.

Матвей Львович вздрогнул и поспешно сунул газету в карман. Лицо у него было такое, что Нина встревожилась:

— Что-то случилось?

— Нет… ничего…

Она принялась объяснять, что графине нужен провожатый, который доставит ее до французской миссии и привезет обратно. Но Матвей Львович не слушал.

— Не выходите сегодня из дома, — наконец вымолвил он и, надев шинель, направился к двери.

— Я Софью Карловну на авто отправлю, а Шушунов пусть за ней присмотрит! — крикнула ему вслед Нина, но Матвей Львович даже не обернулся.

Объявление «Ищу Купину Нину Васильевну…» удалось напечатать только через неделю — от властей для опубликования то и дело поступали распоряжения и приказы, и газетных площадей не хватало. Все эти дни Клим жил у Фройманов, но Ривка с ее причитаниями была настолько невыносима, что он уходил с Яшей в редакцию.

Точно так же, как в «Нижегородской коммуне», здесь всех гоняли на «военное обучение». Сотрудники строились во дворе и ворчали, что от маршировки только зря портится драгоценная обувь.

На двери рукописный приказ о мобилизации мужчин от семнадцати до пятидесяти четырех лет — извольте рыть окопы. «Окопников» гнали на станцию Тоннельную, где они сутками сидели на перроне — без еды, без воды и даже без лопат.