Альфред Мейсон - Пламя над Англией

— Спасибо, Дэккум, — с признательностью промолвил он, полагая, что Дэккум, служивший еще его отцу, подслушал мистера Стаффорда и пришел на помощь молодому хозяину. Робин не верил, чтобы к нему в десять вечера мог прийти какой-нибудь посетитель, и чтобы миссис Паркер впустила его.

Робин вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и подошел к камину, на котором горела свеча. Это была продолговатая комната с темными панелями и занавесами, где свеча образовывала единственное светлое пятно. Робин смотрел на пламя невидящим взглядом, погруженный в свои мысли, пока со стула у окна не послышался тихий голос.

— Мне следовало бы, мистер Обри, найти вас в более подходящее время. Но секретари не принадлежат себе и должны пользоваться случаем.

Робин круто повернулся и уставился в сторону окна. Его глаза, ослепленные пламенем свечи, некоторое время не видели ничего. Затем пелена рассеялась, явив его взгляду бледного, чернобородого, похожего на итальянца мужчину, которого королева именовала Мавром.

— Вы следили за мной, сэр, — заявил Робин, почти что обвиняющим тоном.

— Я хотел получше узнать вас, мистер Обри, — ответил гость, подходя к камину.

Робин улыбнулся, и тепло его улыбки было обязано отнюдь не быстрому ответу. Взяв свечу, он зажег ею три другие свечи на каминной полке, затем направился к окну, противоположному тому, у которого сидел его гость. У этого окна стояла старая скамеечка для молитв. С торжественным видом Робин зажег стоящие на ее выступе две свечи, между которыми на двух гвоздях висело распятие итальянской работы, изготовленное из слоновой кости. После этого, все еще улыбаясь, он вернулся к визитеру.

— Я зажег все свечи, чтобы поблагодарить сэра Френсиса Уолсингема за доброе сердце, приведшее его сюда.

— Значит, вы знаете меня?

— Я слышал, как вы сказали, что были другом моего отца.

Лицо Уолсингема, обычно холодное и суровое, заметно смягчилось, а меланхолию в глазах сменило веселое и в то же время виноватое выражение.

— Я был многим обязан твоему отцу, Робин, еще в то время, когда был членом парламента от Лайма 24, а он — джентльменом из Бридпорта 25. Я с трудом заводил друзей. Это моя вина. Какие-то барьеры в моем поведении, хотя, надеюсь, не в сердце, стоят между мною и другими людьми. Я пытаюсь быть искренним, а кажусь фальшивым, шучу, но остроты получаются вымученными. Если я говорю кому-нибудь: «Вы мне нравитесь», то он прежде всего думает, с какой целью я это сказал. Когда я рассказываю какую-нибудь историю, даже самую короткую, всем задолго до конца начинает казаться, будто я вытаскиваю какую-то мерзость из глубокого колодца. Многие люди случайно сталкиваются в дверях, а потом идут до конца жизни рука об руку. Я завидую им. Со мной такое случилось лишь однажды — моим другом стал твой отец. Конечно, у нас имелось кое-что общее. Он был великим путешественником, я провел большую часть молодости за границей. Но во всем остальном он являл собой полную мою противоположность, умея веселиться и смеяться так, что все кругом сотрясалось…

— Пока не умерла моя мать, — сказал Робин.

Сэр Френсис кивнул.

— При твоих родах, Робин, — добавил он мягко. — После этого твой отец покинул Бридпорт и построил Эбботс-Гэп на краю графства. Боюсь, он стал беспокойным и несчастным человеком. Тебе это должно быть известно больше, чем мне, так как я в те годы видел его только один или два раза. Но моя привязанность к нему не уменьшилась, и поэтому, когда се величество сегодня после возвращения в замок благосклонно отозвалась о его сыне, я отложил все дела, чтобы сын смог услышать ее слова из моих уст, прежде чем я завтра вернусь в Уайтхолл.

Робина тронула предупредительность государственного секретаря. Весь вечер он содрогался под болезненно жалящими, грубыми и пренебрежительными замечаниями мистера Стаффорда. Резко контрастирующая с ними вежливость министра успокаивала, словно вино. Робину и в голову не пришло, что Уолсингем действовал, побуждаемый добротой и воспоминаниями о старой дружбе. Отложить все дела и нанести визит школяру в десять часов вечера! Доброта и воспоминания не могут быть единственной причиной.

Камин помещался в неглубокой нише. Робин придвинул к ней тяжелый стул.

— Никто не обвинит вас в отсутствии преданности, — улыбаясь, сказал он, — если вы сядете поудобнее, прежде чем повторите мне милостивые слова ее величества. Таким образом вы окажете честь моему кабинету.

Уолсингем сел, повернув стул так, чтобы смотреть в лицо Робину.