Андрей Жвалевский - Москвест

— Мне нужно узнать про одну девушку, — голос у Мишки сорвался, и он сделал вид, что закашлялся.

— Девушку? Сто лет назад? Бабка твоя?

Мишка вздрогнул и кивнул.

— И кто она была, твоя бабка?

— Крепостной, — тихо сказал Мишка, — у графа Астахова.

— У-у-у, — замахал руками Профессор, — про крепостных я тебе ничего не найду. Их же как грязи было, их и не считал никто.

Мишка скис и уткнулся взглядом в пол.

И тут Профессор стал серьезным и зашептал Мишке в ухо:

— Ты думаешь, я не понял, кто ты? Понял, сразу понял. Думаешь, ты докажешь, что бабка твоя крепостной была, и твоих родителей выпустят? Не трать время, юноша, у тебя на лице написано, что ты из интеллигентов. Даже в этих обносках.

Мишка, совершенно не понимая, о чем говорит Профессор, хлопал глазами.

— Вы извините, — сказал он, — я устал и так хочу спать, что ничего уже не соображаю.

— Дурачком прикидываешься? Ну-ну…

— Да не прикидываюсь я, — разозлился Мишка. — Не можете помочь, и не надо. Пойду я.

— А про вещички рассказать? Зря я тебя, что ль, чаем поил?

— Да подавитесь вы своим чаем! — рявкнул Мишка, вскочил на ноги и рванул в коридор одеваться.

— А ну стой! — раздался голос у него за спиной, когда он пытался обуться. — Покажи сапоги! Ты что, в них ходишь? Да с ума сошел! Тут же клеймо! Это ручная работа! Стой, я тебе другие дам!

— Нет, — упрямо сказал Мишка, — не надо мне других, мне эти дороги.

— Дороги, дороги, — забурчал Профессор. — Я тебе денег за них дам!

Он с удивительным проворством схватил один сапог и потянул его к себе.

— Не нужны мне ваши деньги! — взвился Мишка. — Мне от вас вообще ничего не нужно!

— А документики из архива, а? — вкрадчиво спросил Профессор. — Ревизские сказки-то были! Души в них переписаны. Может, и бабка твоя…

Мишка заколебался. Хозяин квартиры почуял это и забормотал с удвоенной скоростью:

— Я тебе документики, а ты мне покажешь, где взял одежду? Ладушки?

Мишка боролся с отвращением. К скользкому Профессору, к себе, ко всей этой дурацкой ситуации…

— Знаете, — сказал он, — даже в средневековье людей в холод на улицу не вышвыривали. Всегда было где переночевать.

— О, хитрый ты, парень! Ну уж нет, политических я укрывать не нанимался, это другая статья, оно мне не надо… Я тебя чаем напоил, могу вот сушек с собой дать…

Мишке стало совсем тошно.

— Ну, мы с тобой договорились? — спросил Профессор. — Или как вы там говорите, добазарились? Послезавтра бумажки твои гляну… И ты с сапожками-то поаккуратнее, я их заберу потом… Когда сторгуемся.

Мишка ругнулся и вышел.

Он шел по Москве. По родной Москве. По городу, который теперь уже очень хорошо знал. Шел и думал, что гаже ему еще не было ни разу с самого начала этой исторической канители. Даже когда его пытались убить, такого мерзкого осадка на душе не оставалось.

— Ладно-ладно, — забурчал Мишка себе под нос, — послезавтра посмотрим, что там в документах. Если все нормально, то домой, домой, под звон колоколов…

И тут Мишка встал как вкопанный. Он понял страшную вещь — сколько он находился в этой, почти современной Москве, колокола не звонили! Звенели трамваи, бибикали и рычали авто, надрывались радиоточки… А колоколов не было! Мишка рванул к подвалу с утроенной скоростью.

Пацаны подтвердили худшие Мишкины подозрения: действующих церквей в городе осталось с гулькин нос.

— Не ходи туда, — посоветовал ему самый маленький беспризорник, — там бабки добрые, а милиционеры сильно злые. Бьют, прям убивают, как бьют. Только в праздник можно пролезть, когда булки там дают или яйца. Тогда не трогают.

— А где тут рядом церковь? — спросил Мишка.

— Про пиратов расскажешь, я тебя даже провожу.

Мишка тяжело вздохнул и начал пересказывать «Пиратов Карибского моря».

Следующие три дня были мучительны. Мишка каждый день ходил к Профессору, тот жадно смотрел на его сапоги, но ничего ему сказать не мог. Документов он еще не нашел.

Мишка уже привык к нищете. Но детская нищета на фоне бравурных маршей была безумна. Каждый день он слышал по радио, как весело и радостно жить в лучшей на свете стране, и жрал в подвале картофельные очистки.

И еще, первый раз за восемьсот лет, он не смог попасть в Кремль. Оказывается, теперь он строго охранялся. Даже с Красной площади таких пацанов, как он, гоняли. Видимо, чтоб не нарушали красоту и гармонию своим немытым видом.

На четвертый день Профессор открыл дверь, потирая руки.