Фредерик Марриет: Персиваль Кин

— Вот «Астрея», — сказал Вильсон, — и если буря продолжится, она погибнет.

— Если буря продолжится, мистер Вильсон, — заметил я тихо, — то нам также можно будет читать отходную. Прикажите бросить лот. Как глубина?

— Сорок сажен.

Однако, когда бросили лот, глубина оказалась только шестнадцать сажен. Мы увидели по карте, что нас много снесло под ветер, к тому же и течение было нам неизвестно. Штурман подошел ко мне и сказал вполголоса:

— Нас несет на берег, и только чудо может спасти нас.

— Я с вами согласен, — отвечал я, — но буря может стихнуть, и мы не должны терять надежды. Во всяком случае прошу вас не сообщать никому более ваших опасений. Через несколько часов решится наша судьба.

— Но «Астрея», верно, в четырех милях у нас под ветром, а здесь глубина так быстро уменьшается, что через час ее, наверное, выбросит на берег.

— Правда, ей нет спасения, — отвечал я. — Дай Бог, чтобы хотя туман скрыл ее от наших глаз.

— Ни один человек не спасется, — заметил с трепетом штурман.

— Нет надежды, мистер Гиллер; но если и нам суждено погибнуть вместе с ними, то, по крайней мере, исполним свой долг и умрем без страха:

Я вышел наверх вместе с штурманом.

— Барометр повышается, — сказал я громко старшему лейтенанту, — и буря верно скоро стихнет.

— Очень кстати, — отвечал он.

— Видна ли «Астрея»?

— Нет, под ветром совсем пасмурно; мы уже не видим ее с четверть часа.

— Слава Богу, — подумал я, — потому что вы никогда более ее не увидите. — Как глубина?

— Четырнадцать сажен.

— Мы скоро должны пройти мель и тогда будем в открытом море.

Капитан бывает оракулом в минуты опасности, и матросы с жадностью ловили мои слова. Однако штурман с беспокойством ходил по шканцам в ожидании решительной минуты. Бедняжка поддерживал своим скудным жалованьем жену и семейство, и неудивительно, что он терзался отчаянием, видя перед собою почти неминуемую гибель. Моряку никогда не должно жениться, иначе служба будет для него тягостною мукою. Что касается до меня, то в это время я думал о суетности человеческих желаний. Все мои планы, надежды, все зло и добро, ожидавшее меня в будущем, исчезали перед мыслию о вечности. Мне оставалось умереть, как человеку, исполнившему свой долг и поручив свою душу Богу.

Около полудня горизонт под ветром очистился, но «Астреи» уже не было видно. Я знал, что она непременно выброшена на каменья, но спокойно навел трубу по тому направлению, где прежде находился фрегат, и хладнокровно заметил:

— «Астрея» обогнула мель и теперь, наверно, вне опасности.

Потом я сошел в каюту, но через несколько минут вахтенный офицер пришел сказать, что мы уже на двенадцати саженях глубины.

Когда он вышел, явился Кросс.

— В рангоуте есть много повреждений, капитан, — сказал он, — но мне кажется бесполезно исправлять их.

— Отчего же бесполезно?

— Что греха таить, капитан, судя по лицу штурмана, которое служит нам вместо барометра, мы скоро все будем на том свете. Я часто бывал в этих морях и теперь очень хорошо понимаю наше положение.

— Правда, Кросс, наше положение незавидно, и одна только перемена ветра может спасти нас.

— Что ж, капитан, если нет спасения, так нечего о нем думать; но мне кажется, что буря стихает, и завтра, к утру, мы будем иметь хорошую погоду.

— Это будет поздно, Кросс; через три или четыре часа фрегат разобьется вдребезги.

— Одиннадцать сажен, — сказал штурман, входя в каюту.

Когда офицер вышел, я заметил Кроссу:

— Вода убывает, и нам остается недолго ждать.

— Да, капитан, при этом волнении мы разобьемся на пяти саженях глубины.

— Быть может, но я не хочу прежде времени отнимать у людей надежду.

— Извините, капитан, ежели я осмелюсь спросить, что вы намерены делать?

— На шести саженях я велю срубить мачты и бросить оба якоря.

— Десять сажен, — сказал штурман.

Я тотчас вышел наверх. Приказав вызвать людей, я сказал им, что мы должны будем скоро срубить мачты и отдать оба якоря.

Матросы разошлись в молчании. Они поняли, в какой опасности находится фрегат, но работа заставила их позабыть страх. Они работали молча, но усердно. Достали канат; плотники с топорами стояли у мачт в готовности рубить их. Между тем буря крепчала и становилась ужаснее. Мы были уже на семи саженях, и ветер делался сильнее и сильнее.

Я стоял на шкафуте. Возле меня был старший лейтенант и штурман. Кросс не сводил с меня глаз. Лотовой матрос продолжал кричать резким голосом: «Семь сажен, шесть с половиною». Наконец, он громче прежнего закричал: «Шесть сажен!» Время пришло.