Фредерик Марриет - Валерия

Я не могла не рассмеяться этой выходке. Он погладил меня по голове, сказал, что я была бы une bonne enfant, не будь я так чертовски упряма, и посоветовал мне пойти выспаться.

Я простилась и ушла к себе в комнату, но не спать, а размышлять.

С приездом Августа проснулись во мне чувства, долго спавшие в глубине души.

Воспоминание об отцовском доме, любовь к родине, любовь к отцу, всегда меня ласкавшему, привязанность к матери, сестрам и братьям пробудились во мне с новою силой.

Я начала думать, как жаль будет расстаться с братом после такого короткого свидания и начала чувствовать, чего до сих пор не замечала, — что грустно и тяжело жить на чужой стороне, вдали от друзей и родных, на которых можно понадеяться в несчастье и болезни. Мрачна показалась мне картина одиночества под старость и кончины далеко от друзей детства.

Потом, по необъяснимому сцеплению мыслей, связывающему в уме нашем вещи, по-видимому, совершенно разнородные, но в сущности родственные, я начала думать: зачем же мне оставаться одинокою? Зачем чуждаться родни, опираясь только на себя, и лишать себя ради воображаемой независимости удовольствий общественной жизни и сладких семейных уз?

Может быть, присутствие брата открыло мне глаза, и я увидела, что на свете нет истинной независимости. Для осуществления этой мечты надо удалиться, подобно Робинзону, на безлюдный остров; но такой независимости, конечно, никто не пожелает.

И прежде, нежели я заснула, я начала, кажется, думать о графе де Шаванне. Мысли мои вертелись, впрочем, только около того, что ни он, ни я друг о друге не заботимся, и что я не изменю принятому намерению никогда не выходить замуж. Все это доказывало, может быть, что я не была совсем равнодушна к графу и скоро сделалась еще неравнодушнее. Сказал же один знаток человеческого сердца, что, если бы он захотел внушить любовь женщине, первою заботою его было бы заставить ее думать о нем — даже ненавидеть его, лишь бы только она не оставалась равнодушною.

И действительно, если женщина начинает часто о ком-нибудь думать, то, каковы бы ни были ее мысли, она близка к любви. Не то ли было и со мною?

Но тогда эта истина была для меня так недоступна, что я даже не предложила себе этого вопроса. Помню только, что я во сне видела себя перед алтарем с графом де Шаванном; и вдруг вбежала мадам д'Альбре, леди Батерст, Стенгопы, леди M и разлучили нас силой. Я заплакала так горько, что проснулась и не скоро уверилась, что все это был сон.

Рано по утру пришел Огюст. Месье Жиронак ушел давать уроки на флейте и гитаре, а жена его была так занята цветами, что мы могли беседовать наедине до самых сумерек и рассказали друг другу в продолжение этого времени все свои приключения.

— Ты рассказала мне все, Валерия, — сказал он, выслушавши меня, — все твои печали и горести, все удачи и удовольствия; как помогала ты любви других, как приобрела маленькое состояние и сделалась почти миллионеркой, — а ничего не сказала о своих сердечных делах. Ты или ужасная лицемерка, или у тебя нет сердца.

— Кажется, последнее, — отвечала я. — По крайней мере, мне нечего рассказывать тебе о сердечных делах. Не знаю, я ли в том виновата или другие, только никто в меня не влюблялся, за исключением негодного Г** , и я ни в кого не влюблялась.

Огюст посмотрел мне пристально в глаза, как будто хотел заглянуть мне в душу, но я встретила его взор спокойно и, наконец, невольно расхохоталась.

— Так это правда? — сказал он, убежденный моим смехом.

— Честное слово, — отвечала я.

— Да, нельзя не поверить твоему взгляду и смеху.

— Поверь, что никто не был в меня влюблен, а де Шатонеф не отдаст своего сердца тому, кто его не желает.

— Это очень странно, — сказал он. — А Лионель Демпстер?

— Он немного старше Пьера, которого я щипала, когда мне хотелось выйти погулять. Он смотрит на меня, как на сестру, почти, как на мать.

— Как на мать!

— Да, он сам говорил что-то в таком роде. Он человек с умом и дарованиями и годится тебе в приятели; но мне он не пара. Софье или Элизе — дело другое.

— Ты вечно заботишься о других, Валерия. Когда же подумаешь о себе?

— Кажется, я позаботилась о себе уже довольно. Ты забыл, что у меня две тысячи пятьсот франков годового дохода.

— Но две тысячи пятьсот франков не муж.

— Кто знает! На них можно купить и мужа, особенно у нас на родине, где не все миллионеры, как эти холодные островитяне.

— Ты, кажется, сама сделалась холодной островитянкой.