Амеде Ашар: Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему

В четырнадцать лет г-н де ла Герш читал по-латыни «Комментарии» Цезаря; г-н де Шофонтен в свои пятнадцать с упоением погружался в удивительные приключения дона Галаора и рыцарские эпопеи Амади де Голь.

Для г-на де Шофонтена не было самоцелью с кинжалом в руке победить г-на де ла Герш, нет, ему все ещё хотелось обратить того в свою веру. Чтобы осуществить свою безумную затею и вырвать таким образом ещё одну душу из гнусных когтей Сатаны, он время от времени подпитывал себя набожным чтением, молитвами и схоластическими тезисами, небольшие фрагменты из которых он, случалось, запоминал. Иногда он даже заучивал наизусть несколько отрывков, которые, как полагал, со держали назидательное красноречие, и затем пересказывал их деревьям в саду.

В подобных «торжественных» случаях на огромное вишневое дерево, плоды которого он благоговейно обирал, возлагались обязанность представлять Армана-Луи. Рено обрушивался на него с неопровержимыми аргументами, — благо, дерево не могло и словом обмолвиться. Воодушевившись, Рено вновь и вновь сыпал аргументами и повторял сказанное, до отказа загружая память цитатами и набивая рот вишнями, — свидетелями его триумфа были только груши и яблони, в окружении которых стояло вишневое дерево.

— Каков твой ответ, проклятый безбожник? — кричал он. — Какую ересь можешь ты противопоставить этой диалектике? Я все же заставил замолчать тебя, я сломил тебя, уничтожил! Впрочем, порочность души твоей, отравленной духом Кальвина, такова, что ты будешь упорствовать в своих заблуждениях! Поди же и сгинь в геенне, отщепенец! Я не стану просить за тебя перед святыми, которых ты отверг, чтобы спасти твою душу! Изыди прочь, Сатана! Vade retro! — сказал он по-латыни, — И коли сгоришь там, in saecula saeculorum2, это будет прекрасно!

После чего ударом палки по стволу вишни он разряжал свой гнев и отправлялся искать настоящего ла Герша, продолжая при этом выкрикивать аргументы и бросать цитаты с горячностью, не допускавшей возражений.

Самым занятным, кстати, было то, что если бы г-ну де Шофонтену сообщили, что гугенот, его враг, слег и что у него был жар именно в тот момент, когда он желал ему сгореть в адском пламени, он тотчас изменился бы в лице и затрепетал бы, как осиновый лист.

В восхитительные часы, когда занимается рассвет, нередко случалось слышать его возбужденный громкий голос, доносящийся с поляны, на которой он только что увидел Армана-Луи, выслеживающего кроликов.

— Поди сюда, чертов гугенот! Пойди сюда, я сотру тебя в порошок! — кричал он. — Иди и сознайся, что ты всего лишь вонючий нечестивец; и пусть твоя ересь обратится в прах, пойми же наконец, что ты не более, чем проклятое богом ничтожество, которое годится разве что быть перемолотым на адской кухне! Иди, говорю тебе! И пусть лопнут от досады все гугеноты, твои кузены, увидев твой позор в нашей с тобой схватке!

Заслышав первые слова этой небольшой тирады, Арман-Луи вооружался дубинкой.

Он знал, как следовало осадить Рено и прекратить эту нескончаемую проповедь: Арман-Луи не вступал в высокопарную перебранку, на любые выпады неопытного проповедника он отвечал улыбкой и даже самые хлесткие его оскорбления он воспринимал с сарказмом. Рено становился пунцовым.

— Так ты посмеиваешься, мерзавец! Что ж, у меня есть подходящее средство, оно быстро уймет твою наглость! — заверял он.

И со сжатыми кулаками Рено бросался на противника, который, впрочем, вовсе не боялся быть отлученным от церкви и не собирался отступать перед неутомимыми проповедями Рено.

Следовало бы добавить, что даже через пять или шесть лет постоянных стычек то в виде потасовок, то увещеваний, то проповедей Арман-Луи так и не был обращен в другую веру.

В повседневных встречах г-н де ла Герш не выказывал такой вспыльчивости, задиристости в стычках, какая была присуща его противнику, г-ну де Шофонтену. Никто никогда также не видел его блуждающим по лесу и равнинам в поисках куропаток и зайцев, или ищущим ссоры с пастухами, которые пасли овец в лугах. Он не проявлял интереса к страстным богословским спорам. Если прежде, в ранней юности, он всегда был в числе зачинщиков походов, имеющих в свое время достойную цель: налет на фруктовый сад какого-нибудь монастыря или вы зов на драку подростков соседней деревни, — то теперь, когда не пушок, а настоящие усы стали пробиваться темным венчиком вокруг губ, его все чаще видели одного, дичком скитающегося среди долин. Иногда он отказывался даже от приглашения своих товарищей, вооруженных удочками и рыболовными сетями, отправиться к пруду, чтобы дать бой щукам, и не участвовал больше ни в каких играх. Он не отвечал теперь с прежним пылом и на выпады Рено. Ради того, чтобы уединиться в лесу, иной раз он даже сбегал с уроков фехтования, которые давал ему учитель-итальянец; и тогда, если кто-либо захотел бы выследить его, возможно, застал бы высекающим две заветные буквы на хрупкой березовой коре, как некогда делали это пастухи Вергилия.