Артуро Перес-Реверте: Тайный меридиан

Тужурку эту, а также соответствующие брюки и фуражку сшили ему по мерке «Наследники Рафаэля Вальса» пятнадцать лет назад, когда он получил диплом второго помощника; Кой всегда брал ее во все рейсы и надевал в тех ситуациях – случавшихся все реже и реже, – когда от моряка торгового флота еще требовалось одеваться по форме. Он именовал ее пиджаком Лорда Джима – очень подходящее название в его нынешней ситуации, – с того самого времени, когда, по собственному его определению, для него началась эпоха Конрада. Кой считал, что уже прожил эпоху Стивенсона и эпоху Мелвилла; и когда он решался поглядеть на тот след, который оставляет за кормой любой человек, в эти три эпохи укладывалась вся его жизнь, и третья – конрадовская – оказывалась самой несчастливой. Ему недавно исполнилось тридцать восемь, впереди простирались двадцать бесконечных месяцев запрета на профессию, экзамен на капитанское звание был отложен на неопределенный срок, его выбросили на берег с такой характеристикой, от которой у любого судовладельца, порог которого он переступал, непроизвольно сдвигались брови; плата за комнату в пансионе неподалеку от Рамблас и ежедневные домашние обеды у Тересы безжалостно истощали его последние сбережения. Еще неделя-другая, и ему придется наниматься простым матросом на одно из тех проржавевших корыт с украинским экипажем и греческим капитаном, которые арматоры иной раз посылали с фиктивным грузом на верную гибель ради получения страховки. Выбор был невелик или нечто подобное, или надо устраиваться на берегу, но от одной мысли об этом Коя мутило, поскольку он в большой степени обладал главным достоинством моряка (хотя на мостике «Ислы Негры» оно ему и не помогло) – интуитивным чувством неуверенности, которое иной раз трактуется как недоверие; понять это может только тот, кто в Бискайском заливе видел, как барометр за три часа падает на три миллибара, или тот, кому в проливе Ормус внезапно перекрывает путь танкер водоизмещением полмиллиона тонн и длиной метров четыреста. Это очень неопределенное ощущение, какое-то шестое чувство, оно вдруг заставляет человека проснуться при малейшем изменении в режиме работы машин, или поселяет в нем тревогу при виде маленького черного облачка на горизонте, или вдруг ни с того ни с сего побуждает капитана появиться на мостике и словно бы невзначай все осмотреть. С другой стороны, это вполне естественно в такой профессии, где каждая вахта заключается, собственно, в том, чтобы сравнивать показания гирокомпаса и показания компаса магнитного, иными словами, сравнить одно неточное направление на север с другим, столь же недостоверным. А у Коя это чувство неуверенности, как это ни парадоксально, только усиливалось, когда он вынужден был ступать по твердой земле. К несчастью или, наоборот, к счастью, он принадлежал к тому роду людей, для которых единственное место, где они могут нормально жить, находится не менее чем в десяти милях от ближайшего берега.

Он отпил шампанского из бокала, поданного ему длинноногой девушкой, одарившей его кокетливой улыбкой. Он не был привлекательным мужчиной: роста ниже среднего, с чересчур широкими, мощными плечами, с массивными грубыми руками, унаследованными от отца, неудачливого торговца морским товаром; вместо денег он оставил сыну еще и неуклюжую походку враскачку, так ходит только человек, далеко не убежденный в том, что земля, по которой он ступает, достойна доверия. Однако резкие очертания широких губ и большого, агрессивного носа смягчались спокойным и ласковым взглядом темных глаз – такими глазами смотрят некоторые охотничьи собаки на своих хозяев. Впечатление от этого преданного взгляда подчеркивала улыбка, которая иной раз появлялась у него на лице, – застенчивая, искренняя, почти детская, – ею он вознаградил девушку и за бокал шампанского, и за приветливое выражение ее лица. А сейчас она удалялась от Него, прокладывая дорогу среди клиентов; под неизбежной, увы, юбкой длинные ноги ступали осторожно и точно, и ей, разумеется, казалось, что Кой не сводит с них глаз.

Вот именно – казалось. Потому что в эту минуту, поднося бокал ко рту, он осматривал зал в поисках светловолосой женщины. На мгновение взгляд его задержался на невысоком человеке в клетчатом пиджаке с меланхоличным взором, и тот вежливо наклонил голову. Кой продолжал разглядывать публику, пока не обнаружил блондинку: она снова стояла к нему спиной и разговаривала с аукционистом, держа в руке бокал с шампанским. На ней был замшевый жакет, темная юбка и туфли на низком каблуке. Кою очень хотелось ее рассмотреть, и он постепенно продвигался к ней, глядя на прямые золотистые волосы, высоко выстриженные на затылке и двумя асимметричными, но четкими и изящными линиями спускавшиеся к подбородку. Когда она разговаривала, ее волосы мягко колыхались и касались щек, абрис которых он, находясь сзади, мог только воображать. Преодолев две трети расстояния, разделявшего их, он увидел, что изогнутая шея вся покрыта веснушками, сотнями мельчайших веснушек, чуть более темных, чем ее кожа, не столь уж и светлая для блондинки, – ее цвет говорил о жизни на свежем воздухе, на солнце, под открытым небом. И вот когда он уже находился буквально в двух шагах от нее и собирался обойти ее и наконец-то рассмотреть, она попрощалась с аукционистом и повернулась. Он видел ее не более двух секунд – ровно столько, сколько ей понадобилось, чтобы поставить бокал на стол, сделав легкое движение рукой и чуть наклонившись, затем она удалилась. На краткий миг их глаза встретились, и ему хватило этого мгновения: он запомнил необычно темные глаза с синими проблесками.