Пьер Бенуа - Кенигсмарк

— Мой друг Виньерт! О, это труженик, господа, с дипломом. Учёная голова! Быть может, уже адъюнкт? Нет? Тем лучше для тебя. Он знает больше один, уверяю вас, чем мы трое, взятые вместе, не считая Клотильду.

Клотильда жеманно кивнула мне головой и взглянула на меня с иронией. Я был как на иголках: увы, этот панегирик очень подходил к моим брюкам, образовавшим мешки на коленках.

Это была, впрочем, очаровательная компания! Воспевая мою учёность, они, в сущности, хвалили свое собственное умение устраиваться в жизни.

Рибейр поднялся.

— До завтра, друзья! Моё почтение, Клотильда. Пойдём, Виньерт. Ты меня проводишь немного.

Мы вышли, и он взял меня под руку.

— Я опять на Орсейскую набережную; надо отправить несколько писем министра. Проводи меня.

Улица Рояль блистала огнями. Дамы, закутанные в длинные шёлковые манто, выходили из автомобилей перед дверьми ресторана. Эта роскошь, бившая мне в глаза, опьяняла меня, и я тут же решил сделать попытку использовать встречу с Рибейром. Я чувствовал, что ему хочется поразить меня своей удачей в жизни. Быть может, подумал я, мне удастся извлечь какую-нибудь пользу из его желания показать мне всю свою силу и значение. Чего, подумал я, нельзя извлечь из людского тщеславия? Меня самого охватило какое-то глупое тщеславие, когда мы стали подниматься в Министерство Иностранных Дел. Огромного роста лакей открыл нам лифт, другой встретил нас в первом этаже.

— Не звонили по телефону, Фабиан?

— Звонили, сударь: от министра торговли. Он будет обедать завтра с министром. Они встретятся в Палате. Я принял телефонограмму.

Через минуту мы вошли в очаровательный маленький кабинетик, отделанный серым с золотом. Рибейр постучал по столу.

— Это стол Верженя, — небрежно проговорил он. — Ты позволишь? — Он сел и начал распечатывать письма. Время от времени он делал на письме пометки красным карандашом.

— Не стесняйся, можешь говорить. Это мне нисколько не помешает работать. Рассказывай, что ты теперь поделываешь. Как у тебя обстоит с университетом.

Я рассказал ему всё — от ухода моего из лицея Генриха IV и кончая предстоящими мне занятиями у Бертомье. Он поднял голову:

— И ты взял эту работу?

— Что же мне было делать? — ответил я не без резкости. — Не умирать же с голоду!

Голод! Странно звучало это слово среди гобеленов, буля, севрских ваз…

Рибейр встал. У меня мелькнула мысль, что я спасён.

— Дорогой мой, брось Бертомье. Из этого не выйдет ничего путного. Я ведь тебя знаю. Клянусь тебе, ты не создан для университета. Вот что тебе нужно!

И рукой он обвёл всю ту роскошь, среди которой мы находились, и которая била в глаза, как символ власти, господства. Какой психолог был этот Рибейр!

— Слушай, — сказал он, присев на ручку моего кресла, — ты согласишься временно уехать из Франции? Я говорю «временно», потому что карьеры делаются, конечно, здесь, в Париже. Но ведь ты без гроша? Здесь, в Париже, такой молодец, как ты, может сделать карьеру лишь при условии, если у него есть достаточные средства, чтобы прожить год, не зарабатывая.

— В чём же дело? — спросил я, задыхаясь.

— Вот в чём. Ты мне окажешь услугу, а я тебя отблагодарю. Слушай, сегодня я завтракал в Германском посольстве с Марсе. Ты знаешь Марсе? Это наш посланник в Лаутенбурге. Ты знаешь, что такое Лаутенбург, ты, магистр географии?

— Это одно из немецких государств.

— Великое герцогство Лаутенбург-Детмольд. Владетельный князь — его высочество Фридрих-Август, — произнёс он лекторским тоном. — У этого высочества есть наследник, юноша лет пятнадцати, для которого он ищет наставника. Ты, конечно, знаешь, что французский язык играет первую роль при всех дворах мира.

— Да.

— Великолепно. Знаешь немецкий язык?

— Немного, сколько требуется для Сорбонны.

— Ничего! Они ведь все говорят по-французски. Так вот, великий герцог просил Марсе, перед его отъездом в Париж, найти ему учителя. Марсе очаровательный человек. Аристократ с головы до ног. Шарве делает ему галстуки по специальному заказу — уники. Сообразительностью он не блещет. Вчера он, совершенно случайно, поделился со мною своими затруднениями. Завтра он должен быть в Министерстве народного просвещения. Понимаешь, там ему не трудно будет найти учителя, в особенности на жалованье, которое предлагает герцог: десять тысяч марок в год.

— Десять тысяч марок? — повторил я, ошеломленный.

— Надо немедленно покончить с этим делом. Стой! я сейчас же напишу Марсе пневматичку.