Понсон дю Террайль - Ньюгетские подземелья

Так что в данном случае Мармузэ мог требовать громадных денег от сэра Роберта и окончательно разорить его.

После этого очень понятно, почему губернатор Ньюгета был в таком ужасном волнении.

Сэр Роберт только что сел за стол, когда его слуга подал ему карточку, на которой было написано: «Феликс Пейтавен, французский подданный. Стрэнд, гостиница „Три Короны“.

— Этот джентльмен очень желает вас видеть, — сказал ему слуга.

— Ах, дети мои! — проговорил сэр Роберт, посмотрев на дочерей со слезами на глазах. — Может быть, мое разорение вступает под наш кров.

Мармузэ, приехав к сэру Роберту, губернатору Ньюгета, сперва напугал его окончательным разорением, а потом, когда сэр Роберт начал вымаливать себе прощенье и при этом даже стал на колени, он согласился помириться с ним, но только с тем условием, что сэр Роберт позволит ему, Мармузэ, и его жене прожить несколько дней у него на квартире в Ньюгете, и притом, чтобы каждый вечер он имел бы возможность играть в шахматы с Серым человеком, который для этого должен приходить на квартиру к губернатору.

Как ни тягостно было это предложение, но так как сэр Роберт не рисковал ничем при исполнении его, кроме выговора, то он и решился исполнить желание Мармузэ.

Когда сэр Роберт проводил Мармузэ до самого подъезда и когда кеб последнего удалился, он проворно поднялся к себе, бросился на шею к своей жене и проговорил:

— Ах, моя дорогая, я думал, что мы уже погибли!

Тогда между отцом, матерью и дочерьми произошла маленькая, вполне трогательная семейная сцена.

Устроив все дело с губернатором, Мармузэ вернулся в лавку к Милону и, дождавшись ночи, спустился в погреб, и, благодаря купленному им плану, проник в подземелье и дошел по подземным переходам до самого Ньюгета, где подземелье оканчивалось крепкой железной дверью.

На другой день после этого Мармузэ и Ванда переехали к сэру Роберту, который и поспешил показать им весь Ньюгет, не забыв при этом указать и на две подземные тюрьмы, выходившие, по расчету Мармузэ, как раз к тому подземному коридору, который Мармузэ открыл из лавки Милона.

Вечером в этот день он играл в первый раз в шахматы с Рокамболем и сообщил ему, конечно на явайском языке, план своих действий.

Когда, наконец, все было готово, то Мармузэ распорядился, чтобы Милон с товарищами на другой день приготовили на Темзе пароход, на который бы была уже заранее перевезена мисс Элен, и явились бы ровно в одиннадцать часов вечера через подземный ход в квартиру губернатора Ньюгета.

Затем он отправился к сэру Роберту.

Милон, вернувшись с парохода, был очень удивлен сообщением Полита, сказавшего ему, что он видел оборванных фениан, которые привезли и оставили у стен Ньюгета несколько больших бочек.

— Вот и бочка, — сказал Полит, указывая на что-то черное, стоявшее у массивных стен тюрьмы.

— Что бы такое могло быть в ней? — подумал Милон.

— Это не легко решить, — ответил Полит. Милон попробовал тогда сдвинуть ее с места.

— Слишком тяжела, — пробормотал он.

— Не знаю почему, но мне кажется, что в ней должен быть порох, — проговорил Полит.

Милон вздрогнул.

— Но с какой стати ему быть здесь?

— Верно, фениане хотят взорвать Ньюгет. Милон только пожал плечами.

— Негодяи, — проворчал он. — Как будто они не знают, что вместе с Ныогетом должен будет взлететь на воздух и тот, кого они собирались спасать.

Была уже половина одиннадцатого, а потому Полит и Милон прекратили свои разговоры и поторопились в лавку, а оттуда в подземелье, откуда и пробрались в Ньюгет.

В последний раз предстояло играть Рокамболю в шахматы с Мармузэ, так как сэр Роберт сообщил, что Петерсону удалось уговорить судью судить Серого человека без называния его имени.

Хотя губернатору и не хотелось, чтобы Серый человек вышел в этот вечер из своей комнаты, но боязнь Мармузэ заставила его сделать ему еще раз уступку и отступление от тюремных правил и постановлений.

Ровно в половине одиннадцатого вошел Рокамболь к сэру Роберту.

Он имел такой же спокойный и беззаботный вид, с каким он обыкновенно под именем майора Аватара входил в свой клуб на Парижском бульваре. Мармузэ тоже был не менее его спокоен.

Одна только Ванда была несколько грустна, что не ускользнуло от Рокамболя.

Что же касается сэра Роберта, то он смотрел на Серого человека с такой жадностью, с какою разве какой-нибудь ученый способен взирать и рассматривать находящийся перед ним иероглиф.