Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый

Зайнутдин–бай, в дикой ненависти к народу, восставшему против господина, обрекал жителей степной области Кимирек на вымирание, а их скот на гибель.

— Во имя бога, — громко говорил он, проводя руками по лицу и бороде, — во имя бога! Оомин!

— Оомин! — вторили спутники, грузили кетмени на верблюда и пускались вдогонку за стадами.

А через много дней к берегу полноводной Аму вышла жалкая пара — крупный, косматый козел, вожак стад, и изможденный, в лохмотьях, страшного вида человек с посохом в руке. Никто не признал бы в нем богача Зайнутдина–бая.

Это было все, что осталось от тысячных отар, все, что отдала пустыня. Остальное — и людей, и стада, и богатства похоронили в своих безбрежных пространствах Кызыл–Кумы.

Исчезли стада из области Кимирек, ушли чабаны. Безмолвие смерти пришло в степь.

В глуби песчаного моря возникает точка. Она мала, она равна песчинке.

Точка по временам исчезает, кажется, что это обман зрения. Но нет — она чуть–чуть увеличивается, она движется; медленно, но движется.

В пустыне видно далеко. И нужно ждать по крайней мере полчаса, пока точка превратится в маленькое пятно. Сейчас уже ясно, что среди песчаных холмов движется живое существо. Больше того, можно разглядеть, что это всадник.

Лошадь тяжело плетется по склону бархана, спускается, исчезает в лощине, вновь появляется. В движениях всадника нет уверенности, он едет, часто меняя направление; временами он подолгу задерживается на гребне бархана и напряженно вглядывается вдаль.

Усталое лицо всадника почти черно. Халат покрыт пылью, конь еле держится на ногах. С трудом можно узнать в этом обросшем человеке с воспаленными глазами знатного вельможу Али–Мардана. Он слезает с лошади и идет пешком. Но ноги не слушаются. По сыпучему песку идти трудно.

Али–Мардан бормочет сквозь зубы:

— Лысый бархан! Где Лысый бархан?

Два дня назад улеглась, утихомирилась буря.

Ураган изуродовал лицо пустыни, занес песком следы караванных троп, засыпал трупы павших от жажды животных, разметал пепел и уголь костров. До самых верхушек заметены песком кусты саксаула, к веткам которых привязаны тряпочки, чтобы легче было найти путь к колодцу, носящему невеселое название «Человек не вернется».

Отчаяние, страх смерти сжимают сердце Мардана. Он разговаривает сам с собой вслух.

— Где колодец? Проклятая буря… Вернуться… Нет, не доберешься до воды. Конь до утра не выдержит.

Временами бормотание становится бессвязным — Али–Мардан, словно в бреду, выкрикивает слова угрозы.

Кругом, куда ни взглянешь, на горизонте блестят водной гладью озера, но стоит приблизиться к ним, и они исчезают, растворяются в синеве небосвода.

— Пропал, пропал, — бормочет путник. — Пешком далеко не уйти. Где же бархан?

И Али–Мардан начинает исступленно хлестать коня камчой, дергать уздечку.

На вершине холма, только недавно насыпанного ветром, он снова сдерживает хрипящего коня.

Солнце стоит в зените. Печет. Кругом расстилается песчаное море — бесчисленные гряды барханов застыли мертвыми, однообразными волнами.

Али–Мардан тронул поводья, конь шагнул вниз по склону бархана. Но рука с камчой застыла в воздухе.

— Кх–ххк, — раздалось явственно и громко. Али–Мардан не верил своим ушам.

— Кх–ххк… ну, ну…

Из–за гребня бархана появились длинные ослиные уши, шея, седло…

Над спиной осла возникла красная с блестками, побуревшая от времени чалма, затем голова человека.

Осел вышел на песчаный склон, равнодушно ущипнул жалкую сухую травинку и остановился, меланхолично шевеля своими толстыми ушами.

Человек в пастушьей одежде пытливо и недоверчиво изучал Али–Мардана.

Солнце наполняло воздух нестерпимым светом и жаром. Вершины барханов чуть–чуть курились. Потянуло сухим, горячим ветром.

Пастух и вельможа смотрели друг на друга молча.

— Собака, — прохрипел Али–Мардан, — ты смеешь не приветствовать знатных мира! Я приказываю, ты повинуешься.

Человек в чалме встрепенулся, но не похоже было, что он испугался. На потемневшем лице его было видно только утомление и равнодушие.

— Господин, мы пыль ваших следов. Степь велика. Воины эмира далеко. Пастушеские законы иные, нежели в городах. Здесь, в песках, нет господина и раба. Здесь есть только дорожные братья.

— Вода у тебя есть?

— Есть немного, один глоток…

Пастух достал из хурджуна небольшой кожаный мешок и деревянную чашку. Забулькала вода. Али–Мардан забыл обо всем на свете. Слез с коня и схватил пиалу.