Богдан Сушинский - На острие меча

— Хозар! — обратился совсем еще молодой князь к ржановолосому русичу, указывая острием меча на судные факелы. И пятерка дозорных помчалась к ветряку.

— Улич! — крикнул он такому же рослому, но худощавому воину, из-под шлема которого выбивалась прядь седых волос, а от плеча к плечу пролегла изящно сплетенная, прикрепленная к панцирю золотистая цепь.

И по острию меча Улич определил, что десятке его воинов следует скакать к церкви, над которой тоже взвивался черный шлейф дыма.

Но как только его отряд, объезжая устилавшие берег иссеченные тела, начал переправляться чуть пониже разрушенного моста, Гяур не удержался и, чтобы не терять времени, повел оставшиеся две с половиной сотни воинов вслед за ним.

На подступах к церковному холму; у ограды, которую защитники использовали как крепостную стену; у часовни, на подворье между могилами — везде тела сражавшихся, кони с распоротыми брюхами, изломанные копья, исщербленные в сечи сабли…

И над всем этим — густой, зычный бас священника:

— Где он?! — крикнул Гяур, прислушиваясь к молитвенному басу. — Он не в церкви! Найти! Взломать дверь.

Ухватив лежащее под оградой бревно, воины Улича бросились с ним, как с тараном, к мощной церковной двери.

Огонь разгорался. Воины мерно били в пылающую дверь, а колокол отзванивал и тех, кто погибал в храме, и тех, кто врывался в него, пытаясь спасти все, что еще можно будет спасти.

И лишь еще раз внимательно прислушавшись, Гяур убедился, что густой протоиерейский бас этот действительно зарождается не в пылающем храме и не на колокольне. А где-то позади нее. Перескакивая через изрубленные тела, поваленные кресты и затоптанные могилы, конь его с трудом пробился в зацерковную часть подворья.

Священник оказался зависшим между крышей храма и землей. Руками его привязали к колоколу, ногами — к седлу коня с подсеченными задними ногами. Время от времени конь пытался подняться, чтобы отойти подальше от пылающей церкви, от молитвы и тревожного звона, однако при каждой такой попытке дергал за веревку, обвязывающую священника, с предплечья которого свисала стрела, и при этом снова и снова заставлял оживать старинный, полуоглохший от собственного гула мощный колокол.

Подоспели встревоженные исчезновением князя три воина-норманна во главе с Олафом. Разрубив веревки, они небрежно опустили священника на землю и грубо, не церемонясь, выдернули из его тела стрелу. Пока воины проделывали все это, священник протягивал здоровую руку к могучему, закованному в латы и ниспосланному ему во спасение самим Господом Богом воину, на голове которого был греческий, похожий на шлем царя Леонида, только с меньшей гривой, княжеский шлем, и все тем же могучим басом вопрошал:

— А ты слышал, нет, ты слышал, какой молитвой облагочестивил меня Господь?! На какие слова Божьи надоумили меня Бог и колокол храма святого?!

— Бери в руки меч. Молитвы пусть творят твои враги, — грозно произнес князь. Наклонился, снисходительно окинул взглядом фигуру еще довольно молодого, плечистого священника и лихо прогарцевал вокруг него на своем арабском скакуне. — Молитвы пусть творят наши враги! Стоя на коленях!

— Перед нами? — спросил священник.

— Не перед богами же! — рассмеялся Одар-Гяур. Озаренные каким-то внутренним сиянием голубые глаза юного князя, круто выпяченный волевой подбородок, могучая атлетическая фигура — и самого его делали похожим на славяно-норманнского бога.

— И все же не меч, нет, не меч спасет этот народ! — задержал на несколько мгновений князя турий рык священника. — Не меч, но Господний посох Мессии! Как спас он, освященный Богом, в руках Моисея народ вифлеемский! Не меч воина, но посох пророка поведет этот народ от престола княжекиевского до царствия Божьей мудрости!

— Посох? — вновь воинственно рассмеялся юный князь. — Посохов на этой нищей земле всегда хватало. Вот только пророков что-то не видно. Как и мессий.

— Неправда. Он уже грядет, этот пророк-мессия! Уже грядет!