Богдан Сушинский - Рыцари Дикого поля

— Откуда вы знаете, кто я? Почему вам известно мое имя, а также то, что я побывал в испанском плену?

— Но ведь и для вас тоже не тайна, что перед вами — гостья доктора де Жерона и что зовут меня Камелией.

— Так, значит, это вы и есть — Камелия… — не спросил, а скорее утверждался в своих догадках Гяур.

— Не знаю, каким вы предстаете в ипостаси воина, но в ипостаси простачка-любовника вы явно не смотритесь. Как, впрочем, и в ипостаси актера.

— Может быть, впервые в жизни мое удивление было искренним, однако же оно тоже развенчано.

— Теперь я понимаю, почему графине де Ляфер приходится хлопотать о вас, словно о несмышленом племяннике.

Гяур поиграл желваками, но промолчал. Что он мог сказать ей, каким образом возразить? Попытаться убедить, что на самом деле графиня не хлопочет о нем? Обидеться, и тем самым подтвердить мнение о себе Камелии?

— Впрочем, сегодня вас интересует не столько графиня де Ляфер, сколько рыцарствующий монах Ян-Казимир Ваза, брат польского короля. Разве не так? — спасительно пришла ему на помощь сама фламандка. — Причем интересует он вас не сам по себе, а всего лишь как претендент на пока еще занятый польский трон.

— Мне возразить нечего, вы правы.

Попробовал бы он признать это в присутствии самой графини!

— Тогда проходите в дом. Почему мы стоим у двери?

— То есть в данный момент вы здесь.

— Хозяйка? Почти. — В этот раз улыбка Камелии стала добрее. Она, конечно, все еще не отказывала себе в удовольствии слегка подтрунивать над пришельцем, но это уже не становилось для нее самоцелью. — Не менее часа мы пробудем в доме одни. Если не считать двух слуг, которых в таких случаях никто и никогда в расчет не принимает.

— И все это время мы терпеливо будем ждать появления графини де Ляфер… — именно так, не спросил, а иронично констатировал князь, наслаждаясь идиотизмом самой ситуации, в которой они оба должны были оказаться.

— Проводить время с одной женщиной, чтобы ждать другую? — осуждающе покачала головой Камелия.

— Но вы же сами создаете подобную ситуацию.

— Из этого не следует, что тут же этим ситуациям подчиняюсь, — игриво предупредила фламандка, явно призывая полковника испытать свое везение.

— Ваше мнимое упрямство, Камелия, меня вряд ли взбудоражит, тем более что в данную минуту интересует не ваша постель и не ваша «высокая нравственность»… — это свое ученое словосочетание «ученая нравственность» князь произнес с какими-то особыми интонациями.

— Что же в таком случае способно по-настоящему взбудоражить вас?

— Только одно — правдивость ваших ответов.

— …Чего от меня вправе требовать только муж и священник. При чем здесь вы?

— Прежде всего, хочу знать, почему вдруг вы завели разговор о Яне-Казимире? — попытался увести ее князь от дальнейшего чтения морали.

— Уже хотя бы потому, что тема эта мне более близка и приятна. К тому же здесь проявляется и моя собственная заинтересованность, — с вызывающим спокойствием ответила Камелия, но тут же, слишком уж не вовремя, умолкла.

Полковнику это не понравилось. Он не собирался выуживать из нее по слову. Но коль уж она сама упомянула о претенденте на польский престол…

Будуар Камелии находился на втором этаже. Это была угловая комнатка, сливавшаяся с амфитеатром башни, отгороженным от остального пространства голубоватой полупрозрачной занавеской. Отодвинув ее, девушка оценивающе осмотрела высокую постель с двумя взбитыми подушками посредине и потом таким же взглядом окинула стоявшего рядом с ней Гяура, как бы вопрошая: «Ты тоже считаешь, что достоин этого ложа?»

— Это и есть ваше обиталище?

— Приблизительно таким вы и представляли его себе, сравнивая его с обиталищами графини де Ляфер?

— Но сейчас мы не будем говорить о графине.

— Настаиваете на этом?

— Хотелось бы поговорить о вас.

— В таком случае наложим на ее имя запрет, а на нее саму — епитимью [5] Епитимья — церковное наказание, налагающееся на верующих в виде длительного поста, ежедневных многочасовых молитв и пр. . Однако признайтесь, что обо мне говорить вам не хочется. И мы не станем делать этого.

— В таком случае у нас появится больше времени, чтобы поговорить о Яне-Казимире, — охотно согласился Гяур.

— Вот о нем действительно стоит поговорить. Но не со мной, а, прошу простить меня за упоминание имени, с графиней Дианой. Советую сблизиться с этим польским принцем, пока он не ощутил на своей голове нимб короны, а главное, пока ему ближе сутана кардинала иезуитов, нежели мантия короля.