Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

При выселении непролетарских семейств из хороших домов некоторые главы семейств сопротивлялись, отстреливались из ружей, рубили комиссаров топорами и шашками. То на одном, на другом занятом пролетариями доме ночами появлялись плакаты: «Отомстим!» По городу бродили тощие оборванцы, замерзали и падали в сугробы. В морозные ночи прояснивало и печальная луна смотрела на деяния людей. Руки застывших в сугробах трупов с мольбой простираются к небу. А вот в огромной заснеженной роще возле университета, по соседству с вывезенными из хакасских степей древними каменными истуканами, торчат ноги в белых чулках. Кто там погиб — гимназистка, курсистка? Кто станет разбираться, трупы — на каждой улице.

Магдалина Брониславовна Вериго-Чудновская, поэтесса, с ужасом и восторгом смотрела в заледеневшее оконце на морозный Томск, называя его в стихах столицей снега, воронкой Мальстрема. Но этому суровому времени нужны были не поэты. В городе появились таблички двух ранее неведомых учреждений «ЧЕКАТИФ» и «ЧЕКАТРУП». И пришли под эти вывески томские профессора, и заявили, что нужно немедленно запускать печи Михайловских кирпичных заводов и сжигать трупы, пока не наступила весна. Иначе разразится такая эпидемия, которая не отличает белых от красных и весь город вымрет за несколько месяцев.

По городу в черных балахонах и черных масках шагали специалисты по уборке и сжиганию трупов. Страшны единичные смерти. Смерть в огромных количествах — притупляет обоняние, зрение и нервы. Членам уборочных бригад полагался усиленный паек: полкило хлеба в день и пять картошек каждому работнику. Страшный урожай они собирали, уже совершенно спокойно, совсем ничего не страшась, жалея только, что мало дают хлеба.

Возле здания бывшего губернского суда стоял молоденький часовой, придерживая замерзшей рукой винтовку со штыком. Он внимательно смотрел на статую, размещенную на фронтоне здания. Это была женщина с завязанными глазами, в одной руке у нее были весы, а в другой — меч.

Мимо проходил неведомый оборванец, заметил интерес часового и сказал:

— Глупости!

— Это почему? — спросил часовой.

— А потому! Фемида — это богиня правосудия, которая сидит с завязанными глазами и с весами. Немезида же — крылатая, и с открытыми глазами, и с мечом в руке, потому что она — богиня возмездия. Это же — непонятная мадам. Весы ей дали сломанные, глаза завязали, меч всучили здоровенный, она и рубит своим мечом, не глядя, кого ни попадя!

— Иди-ка ты остсюдова, пока тебя штыком не пощекотал! — сказал часовой, — ходишь, врешь че попало!..

Часовой был неместный и не знал, что в Томске и оборванцы бывают шибко умные.

В Петрограде, в доме с наружными железными лестницами, на третьем этаже в 1919 году снял комнату гражданин по фамилии Манин. Ходил он скромном сером костюме и черном пальто, по виду его можно было принять за отставного преподавателя. Ежедневно его навещал глазастый брюнет, одетый в кожаную куртку, и поношенные галифе и сапоги. Так тогда одевались многие люди. И агенты чека, и бандиты, и интеллигенты. Война с Германией, а затем и гражданская война привели к тому, что штатского платья в стране стало мало, а военного — наоборот. Галифе, френчи, гимнастерки, бушлаты — заполонили Невский проспект.

Брюнет, прежде чем пойти к Манину, каждый раз долго стоял напротив его дома, высматривал что-то, что говорится, вынюхивал. Потом с оглядкой поднимался по железной лестнице.

Обстановка в комнате Манина состояла из стола, трех стульев и старой деревянной кровати. Была еще окрашенная половой краской книжная полка, на которой стояли книге по физике. И каждый, кто входил в комнату мог понять, что Манин имеет к физике какое-то отношение.

Брюнет постучал особенным стуком: три удара — пауза, один удар — пауза и опять — три удара.

Манин произнес за дверью традиционное: «Кто там?»

Пришелец весело ответил:

— Свои, Загоренко!

— А-а! Украинец! Заходите! — Манин отодвинул щеколду и снял цепочку.

— Чаю хотите? — спросил гостя Манин.

— Чай-то у вас наверняка травяной? Ну, ладно, наливайте! — согласился брюнет.

— Нынче и травяной чай можно за благо почесть, — сказал Манин, — разорили Россию дочиста. Верите — нет, как вор, ночью отдирал плаху от забора в каком-то переулке, чтобы принести ее сюда, расщепить и варить на печке-буржуйке чай. Ну и названьице печке дали! Буржуи разве такими печами когда пользовались?